Читать книгу "Бумажный тигр (II. Форма) - Константин Сергеевич Соловьев"

стать самому дому, она давно потеряла цвет и обивку, сохранив на поверхности лишь жалкие чешуйки краски. От этого беззвучного движения у Лэйда отчего-то ёкнуло сердце.

— Стойте! — крикнул он, — Куда это вы направляетесь, хотел бы я знать?

Уилл не отнял руки. Напротив, набрав воздуха в грудь, провёл по ней пальцем вертикальную черту. Точно художник, мысленно прикидывающий расположение деталей на холсте.

— Я думаю, вы знаете, куда я направляюсь, мистер Лайвстоун, — сказал он удивительно твёрдо, — Вы ведь узнали этот дом. Не могли не узнать.

Хотел не узнать, подумал Лэйд, ощущая, как душу царапает изнутри колючим кошачьим когтем, раздвигая сочащиеся жидкой старческой кровью мышечные волокна… Напрягал силы, юлил скользкой от болезненных воспоминаний мыслью, силился обмануть сам себя, как глаза пытаются обмануть своего владельца, считывая с листа медицинского заключения название смертельно опасной болезни.

До последнего пытался притвориться, трусливо притрусить колючие воспоминания сухим хворостом прожитых лет. Отстраниться, вышвырнуть их, сжечь в пепельнице, будто можно их сжечь, эти воспоминания, как сжигают полнящиеся ядом любовные письма и фальшивые векселя…

Бессмысленно лгать себе — узнал.

Едва только увидел издали, повернув к Малому Берцовому. Как узнают в толпе людей смертельного врага, глядящего тебе в глаза. Как узнают хищный силуэт акулы в переплетении теней на морском дне. Как узнают бирку с названием яда на медицинской колбе.

Узнал всё, мгновенно, безотчётно, ясно. Лопнувший трещинами сырой фасад, милосердно скрытый вуалью из гибискуса. Раздавленные временем оконные переплёты, вытряхнутые наружу и похожие на тонкие истлевшие косточки. Покосившуюся дверь, тяжёлую и основательную, на фоне которой Уилл выглядел маленьким тощим воробьём. Но очень уверенным в себе воробьём.

— Если вы полагаете, что мне знакома каждая развалина в Скрэпси, вы, должно быть, слишком хорошего мнения о моих талантах как экскурсовода, — проворчал он, обнаружив, что этот тон дался ему весьма легко, — Но, кажется, я догадываюсь, куда вы клоните.

— Мне не приходилось быть знакомым с Доктором Генри, председателем клуба «Альбион», — негромко произнёс Уилл, не сводя с него глаз, — Но благодаря вашим рассказам у меня сложилось впечатление, что он был необычайно подробен и скрупулёзен в своих записях.

Не дожидаясь ответа, он поднял руку и, не беспокоясь о чистоте рукава, провёл ладонью над притолокой, стирая многолетнюю, въевшуюся в камень, грязь. Под ней обнажилась вывеска или то, что могло именоваться вывеской в Скрэпси — старый, сколоченный из досок деревянный щит с неказистой эмблемой, нанесённой выгоревшей на солнце масляной краской. Человеку, рисовавшему её, не помешали бы уроки у старого мистера Бесайера, однако не узнать изображённое едва ли удалось бы даже тому, кто за всю жизнь в глаза не видывал лошадь. Изогнутая железная пластина, зазубренная звёздочка репейка…

— Добро пожаловать, — Уилл победоносно сдул многолетнюю пыль с ладони, сияя, точно начищенный пенни, — Добро пожаловать в «Ржавую шпору», мистер Лайвстоун!

* * *

Есть паузы, которые трудно заполнить словами. Одна из их разновидностей хорошо знакома тем любителям шахмат, которым не посчастливилось получить мат от более сильного соперника. Разглядывая учинённую на чёрно-белой доске катастрофу, в которой, давно потеряв боевые формации, застыли остатки поверженного войска, проигравший, услышав роковое слово, в силах сделать одно из двух, по крайней мере именно такое заключение в своё время совершил Лэйд, наблюдая за игрой мастеров в «Глупой утке».

Либо запустить в голову победителя первой попавшейся фигурой, обозвав его мошенником и негодяем, либо добродушно хлопнуть по плечу и предложить пропустить по стаканчику пшеничного двойной очистки для закрепления победы.

В сложившейся ситуации Лэйд вынужден был признать, что оба варианта имеют существенные изъяны и, пожалуй, неприменимы. Мат был объявлен ловко и эффектно, на зависть великому Стаунтону[192], непревзойдённому мастеру смертоносных гамбитов.

— Вы удивили меня, Уилл, — обронил он, пытаясь хоть чем-то заполнить эту проклятую паузу, и так уже сделавшуюся мигом чужого триумфа, — Я тешил себя мыслью, что неплохо разбираюсь в людях, однако на счёт вас сделал серьёзную ошибку. Не предположил, что начинающий гравёр, посредственный художник и самоучка-философ в одно и то же время может быть опытным прожжённым фигляром.

В нём говорила злость и все попытки сдержать её были сродни попыткам сдержать в бутылке хлещущее наружу шампанское. Только вкус, который ощущал Лэйд, не был вкусом игристого вина, скорее, удушливо-горькой хинной микстуры.

Но Уилл, кажется, слишком сильно переживал миг своего триумфа, чтобы всерьёз оскорбиться.

— Вы знали, — только и сказал он, не в силах оторваться от аляповатой вывески. Лэйд подумал, что если художник получил за неё хотя бы пенс, хозяева переплатили ему по меньшей мере вдвое, — Вы знали, где находится «Ржавая Шпора».

Лэйд поморщился. Смысла упорствовать было не больше, чем утверждать, будто деревянный король выжил после объявленного ему мата и готов продолжать бой.

— Знал, — согласился он неохотно, — Но скорее лишился бы ещё одного мизинца, чем привёл бы сюда столь экзальтированного молодого человека, как вы. У вас и так излишне бурная фантазия, Уилл, мне не хотелось причинять ей дополнительную встряску. Не говоря уже о том, что это место небезопасно. Но как вы…

— Как я догадался, что вам известно убежище Доктора Генри? — Уилл отступил на шаг назад, чтобы удовлетворённо взглянуть на нарисованную шпору, — О, я не сомневался в этом с той самой минуты, когда услышал первую часть истории. Не сомневался, как не сомневается солнце, разгонять ли ему тьму, потому что знай оно сомнения — угасло бы в тот же миг! Это всё Доктор Генри. Неужели вы думали, что я мог поверить, будто столь щепетильный в мелочах человек, скрупулёзно фиксировавший великое множество деталей, дотошно описавший интонации, позы, жесты, мог бы не оставить в своих записях ни сведений о том, где он решил обосноваться, ни даже мельчайших подсказок? Скорее птицы научились бы порхать, не взмахивая крыльями!

«Ржавая Шпора» молчала, из её недр не доносилось звуков, которые обыкновенно взводили нервную систему Лэйда, как курок взводит механизм револьвера, изготавливая для боя. Ни приглушённых голосов, ни вкрадчивого шороха, ни клацанья огромных когтей. Просто заброшенный дом — один из бесчисленного множества прочих, в которых ему приходилось бывать.

Чёрт с ним, Чабб, шепнул внутренний голос. Не увлёкся ли ты, изображая строгого учителя с пучком розог? Да, этот мальчишка взбалмошен и болезненно увлечён, в некотором роде даже одержим — но здравомыслящих мальчишек не существует в природе. Брось. Строгие учителя воспитывают у своих подопечных не сдержанность, как они сами полагают, а изворотливость и хитрость — и розги для развития этих умений представляют собой отличный стимул. Брось. Позволь ему полазить по руинам «Альбиона», изорвать ржавыми гвоздями пиджак, почихать от слежавшейся пыли, попялить глаза на следы того кораблекрушения, которое ему не суждено было увидеть собственными глазами.

— Я имел в виду не