Читать книгу "Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин"

Вопрос из будущего: В сказке вашей нет свиней-писателей. Есть штатный «пропагандист» – поросенок Крикун. Но он не «летописец событий», хотя в СССР их было полно.

Ответ из прошлого: Литературные содержанки типа Эренбурга и Толстого…

В.: Вот-вот!.. В эссе «Подавление литературы», в 1945-м, вы пишете, что и Эренбург, и Толстой «получают большие деньги», но «свобода самовыражения у них отнята»… Невозможна?..

О.: Отлаженное вранье, ставшее привычным в таком государстве, – отнюдь не временная уловка… Оно в природе тоталитаризма и будет существовать даже после того, как отпадет нужда в концентрационных лагерях и тайной полиции. Среди мыслящих коммунистов имеет хождение легенда о том, что, хотя сейчас советское правительство вынуждено прибегать к лживой пропаганде, судебным инсценировкам и т.п., оно втайне фиксирует подлинные факты и когда-нибудь в будущем их обнародует. Мы, думаю, можем со всей уверенностью сказать, что это не так, потому что подобный образ действий характерен для либерального историка, убежденного, что… точность исторического знания – нечто самоценное и само собой разумеющееся. С тоталитарной же точки зрения историю надлежит скорее творить, чем изучать…

В.: Вы даже выкопали где-то брошюру Максима Литвинова от 1918 года, в которой Сталин даже не упомянут, зато высоко оценены Троцкий, Зиновьев и Каменев.

О.: Что делать с такой брошюрой даже самому честному коммунисту? В лучшем случае, как подобает мракобесу, объявить ее нежелательным документом, подлежащим запрету… Важно, однако, не то, что это происходило, а то, что, даже когда об этом становилось известно, левая интеллигенция в целом никак на это не реагировала…

В.: «Левая интеллигенция» в Англии, ваши «интеллектуалы»?

О.: Наши собственные… склонны… доказывать, что раз уж абсолютная истина недостижима, то большой обман ничуть не хуже малого… Проблема здесь простая: имеет ли право всякое мнение – каким бы непопулярным, каким бы даже дурацким оно ни было, – имеет ли оно право быть выслушанным? Задайте вопрос в такой форме – и, наверное, любой английский интеллигент почувствует, что следует сказать «да». Но… спросите конкретней: «А как насчет критики Сталина?..» И ответ почти наверняка будет «нет»… Всякий журналист, безоговорочно поддерживающий СССР так, как желательно самим русским, вынужден был молчаливо соглашаться с заведомым искажением важных вопросов… В наш век само понятие свободы мысли подвергается нападкам с двух сторон: его врагов в теории, апологетов тоталитаризма, а с другой – непосредственных врагов на практике, монополий и бюрократии…

В.: Вообще в мире? То есть всюду?

О.: Против любого писателя работают… концентрация печати в руках горстки богачей; монополия на радио и кинематографе; нежелание публики тратить деньги на книги; расширение деятельности официальных организаций вроде министерства информации Англии и Британского совета, которые помогают писателю держаться на плаву, но зато… диктуют, что ему думать…

В.: Ваш учитель французского, Олдос Хаксли, рассмеялся как-то: «Свобода – это круглая пробка в квадратной дыре…» Какой безнадежный, однако, сарказм!

О.: Хваленая свобода британской прессы существует скорее в теории… И самое чудовищное в литературной цензуре в Англии заключается в том, что она по большей части добровольна.

В.: Но мысль невозможно убить. Вы же сами – пример этого?

О.: В прошлом… представление о бунте совпадало с представлением о честности мышления. Еретиком – в политике, морали, религии… был тот, кто отказывался насиловать собственную совесть… Если человек бесстрашно мыслит, он не может быть политически правоверным… Политику, скажем, любые зигзаги даются легко; с писателем – другое дело… В любом случае он разрушает свой творческий потенциал. Его не только покинут творческие замыслы – сами слова, к которым он обращается, будут под его пером выглядеть мертвыми…

В.: Но разве писатель даже при самой жесткой диктатуре не может, как личность, сохранить внутреннюю свободу или, как вы пишете, «преобразить или перелицевать свои еретические мысли таким образом, что у властей не хватит мозгов их распознать?..»

О.: Зачем вообще пишутся книги? За исключением низкопробной беллетристики, литература – это попытка повлиять на взгляды современников… Писатель… может показать действительность в искаженном и окарикатуренном виде, чтобы прояснить, что именно хочет сказать. Но он не может исказить картину собственного сознания, не может и с малой долей убедительности говорить, что ему нравится то, что не нравится, или что он верит в то, во что на самом деле не верит. Если его заставляют это делать, конец один: его творческий дар иссякает… И во всяком тоталитарном обществе… возникает угроза гибели художественной прозы…

В.: Вы не преувеличиваете? Ведь существует возможность «писать в стол», даже «в огород»: в сталинские времена писатели, случалось, закапывали свои рукописи в огородах – до лучших времен… А с другой стороны, большинство «правоверных» членов Союза писателей СССР, в силу этих же причин, всё упрощались и уплощались в своем творчестве до порой полного примитива…

О.: Человеческой изобретательности, видимо, достанет на то, чтобы книги писали машины. Механизированный процесс уже, как легко убедиться, запущен в кино и на радио, в рекламе и пропаганде, а также в примитивных разновидностях журналистики… диснеевские фильмы делаются, по существу, фабричным методом… Сценарии радиопостановок обычно пишут измотанные литподенщики, которым заранее заданы тема и ее освещение; но и здесь то, что выходит из-под их пера, – всего лишь заготовка, а уж продюсеры и цензура перекраивают ее по-своему… Некоторые… предлагают наборы карточек с персонажами и ситуациями, так что достаточно перетасовать и разложить колоду… Таким или иным сходным образом, вероятно, будет делаться литература в тоталитарном обществе, если оно сочтет, что литература пока что ему необходима. Воображение – и даже, насколько возможно, сознание – будет исключено из процесса писания. Бюрократы станут планировать книги по основным показателям, а сами книги… сохранят не больше от оригинального произведения, чем сходящий с конвейера «форд»… Само собой разумеется, всё производимое таким способом будет хламом; но все, что не хлам, будет представлять опасность для государственного устройства… Литература обречена, если погибнет свобода мысли…

В.: Но в статье «Подавление литературы» вы все-таки пишете, что «когда-нибудь в будущем»…

О.: Когда-нибудь в будущем, если человеческий разум превратится в нечто совершенно отличное от себя нынешнего, мы, возможно, научимся не отделять литературное творчество от честной мысли. Но в настоящем мы знаем только, что воображение, подобно некоторым диким животным, не желает размножаться в неволе. Каждый писатель или журналист, эту истину отрицающий – а почти все теперешние славословия по адресу Советского Союза несут в себе или подразумевают такое отрицание, – по существу, работает тем самым на свое уничтожение.