Читать книгу "Бей или умри - Софья Валерьевна Ролдугина"

не знаком.

Мастер Лагона говорил всё тише, а я инстинктивно наклонялась, тянулась к нему, чтобы расслышать – и эмпатически, и физически, почти бессознательно. В какой-то момент он придержал меня за плечо, не давая совсем завалиться на пол, и внезапно поцеловал.

…учитывая чёрный раздвоенный язык, это был самый откровенный поцелуй в моей жизни – и одновременно самый целомудренный. А потом я закопалась в разросшиеся подушки, сгребла в охапку шрахов, одуревших от такого бесстрашия, и вырубилась.

Разбудил меня громовой чих прямо над ухом и хвост, мазанувший по лицу.

Декорации вокруг не изменились – тот же каменный мешок без единого окна, мягкие серые драпировки, раскиданные подушки для сидения. Шрахов нигде не было видно; наверное, отоспались и удрали пакостить с новыми силами.

Хорошо бы к врагам.

Внутренний хронометр показывал, что выключило меня часов на двенадцать по самым скромным прикидкам, и не сказать, чтоб отдых вернул ясность суждений. Осоловело моргая, я обошла свою импровизированную темницу – раз, другой, третий… На четвёртом, кажется, круге почувствовала, что по ногам дует, раздвинула драпировки и обнаружила туннель, резко ныряющий вниз. Вёл он в смутно знакомую комнату с бассейном; на потолке там вращались абстрактные световые узоры, а сбоку виднелся ещё один длинный извилистый ход к крохотному закутку с удобствами.

Весьма своевременно, надо заметить.

Потом я, всё ещё медленно соображая, кое-как привела себя в порядок: с опаской напилась из бьющего из стены источника, искупалась в тёплой воде и как следует выполоскала волосы – песка в них было на целый пляж, спасибо урагану Варасы. А когда вылезла из бассейна, то с удивлением обнаружила, что мои лохмотья исчезли. Зато на ступенях лежали два комплекта одежды – белый с тёмно-красным шарфом, явно по моим меркам сделанный, а второй мужской, чёрный…

– Тейт, – выдохнула я шелестяще – и понеслась вверх по туннелю.

Пытаться на ходу влезть в костюм оказалось дурной идеей. Руки стали неловкими, как чужими, и путались в рукавах; ноги скользили по наклонному полу. В серые драпировки на выходе я влетела, как в паутину, забарахталась, кое-как выползла на четвереньках – и почти сразу увидела арку проёма в противоположной стене, обрамлённой живописными складками рыжей ткани.

Даже не намёк – громогласное приглашение.

Чем дальше, тем больше становилось драпировок; постепенно они светлели, выцветали, делались нежнее, и вот вскоре уже я точно плыла среди шёлковых, ласкающих кожу облаков, а наступать на них и вовсе казалось кощунственным. Свет сочился со всех сторон – и одновременно ниоткуда, как будто сам воздух порождал сияние, и из-за этого всё выглядело нереальным. Тревожил чувства дурманный запах чистоты – холодная роса на рассвете, сухое дерево на свежем, расходящемся ещё расколе, обжигающая стерильность раскалённого металла… А потом стены вдруг раздались, распустились, как лепестки цветка, потолок рванулся вверх, пол накренился, и я кубарем покатилась вниз.

Тейт, обнажённый, спал на самом дне, свернувшись калачиком в ворохе бледно-серых суфлейных облаков. Он сначала поймал меня – и только потом, кажется, очнулся.

– Я живой, – хрипло и немного удивлённо проговорил он. На фоне туманных драпировок, в рассеянном свете его ало-рыжие волосы точно пылали. – Я живой, и ты тоже живая, – повторил он, с нажимом проводя ладонью мне по щеке.

Прикосновение было почти невесомым; мозоли, трещинки, огрубелости – всё пропало, кожа у него стала нежная и влажноватая.

– Тейт… – выдохнула я и сглотнула беспомощно. Горло перехватило.

– Мне такой дурацкий сон снился, Трикси, как будто я исчез до конца и превратился в огонь, – сказал он растерянно. – И подумал ещё: ну и глупо же бояться, это ведь и есть я настоящий… А потом вспомнил про тебя, и очень захотел назад. И никак не мог.

Я не выдержала.

Обняла его, с придушенным всхлипом уткнулась в шею. Сидела так долго-долго, чувствуя, как он перебирает пальцами мои мокрые волосы, вслушивалась в сердечный ритм, синхронный – у него под рёбрами и у меня. Тот пугающий запах чистоты исходил от Тейта; холод росы, хрупкая сухость дерева, стерильность огня. Самая суть, не тронутая миром снаружи, не запятнанная ничьими взглядами и мыслями…

От моих ногтей у него на спине оставались красноватые полосы.

Внутри закипал жар.

– Зря одевалась, – прошептала я.

Тейт стиснул кулак, сгребая пряди у меня на затылке.

– Руки слабые. Не слушаются совсем.

Ну да, как же…

Из одежды я вывернулась, отпихала пятками куда-то вглубь шёлковых облаков, чтобы грубые ткани не царапали Тейта. Заехала ему в бок коленом, перепугалась, засмеялась, задохнулась, а потом вдруг поняла, что мы целуемся – минуту уже, наверное. Гладила его ладонями, куда дотягивалась, думала: жаль, не могу, как Итасэ, стать туманом и обернуться вокруг, чтобы одновременно быть везде, чувствовать всё.

Тейт, кажется, думал о том же самом.

В какой-то момент в воздухе заплясали огоньки; крохотные язычки пламени множились, пока сомкнулись, окутывая нас гудящим коконом.

А потом пламя сдвинулось.

Огненные ручейки текли вверх, оплетали ноги – ступни, щиколотки, выше и выше, вылизывая кожу до фантомной боли, и ныло, ныло что-то внутри, отдаваясь в костях

…руки Тейта, стёртые и нарисованные заново, набело, гладили мне поясницу, понуждали гнуться…

…шея горела от прикосновений, поцелуев-почти-укусов.

Я дышала огнём, я горела огнём, я была огнём.

А ещё я была отражением.

Чувствовала, пропускала через себя и возвращала – каждое движение и ощущение. Откликалась на каждое желание, следовала за ним, как лента, или вела, стискивала коленями бока, сплетала разумы – и пела, впервые понимая, почему именно внимающие и поющие:

…люблю-люблю-люблю…

И ещё:

…хорошо…

А потом мы долго валялись в гнезде из нежных, воздушных покрывал – в обнимку, потому что никак нельзя было оторваться друг от друга. Тело почему-то ломило… хотя чего удивительного, обычные люди не приспособлены, чтобы так гнуться. Выше локтя у меня виднелся чёткий отпечаток руки.

Я не удержалась и фыркнула:

– Кто-то, кажется, жаловался на слабость.

– А кто-то царапался, как фаркан, – передразнил меня Тейт и снова поцеловал в висок, тепло и разморенно. – А ты заметила, кстати? Резонанс.

Думать мне было отчаянно лень. Вот водить пальцами ему по плечу…

– Что резонанс?

– Его не было. В смысле, сейчас.

И всё-таки есть привычки, которые неискоренимы. Например, шевелить мозгами. Ты уговариваешь себя расслабиться, отключиться, но куда там.

– Так, – пробормотала я, не без труда принимая сидячее положение, и закуталась в одно из покрывал – не от холода, а потому что производить детективные изыскания голышом было как-то глупо. – Немного неправильно формулируешь. Резонанс определённо произошёл, но вот вопрос – когда? И почему сейчас