Читать книгу "Самая страшная книга 2021 - Михаил Парфенов"

Рабочие отправились наверх, оставив его внизу, но Мясникова это не беспокоило. Он остановился у посадочной площадки, сел на влажные камни и закурил папиросу. Из только что покинутого им тоннеля доносился нарастающий шелест, с которым существо, поднимавшееся вверх словно дрожжи, двигалось к выходу. Мясников смотрел на него, на этого Бога, явившегося из темных глубин Вселенной, когда люди лишь учились быть людьми. С тех пор они далеко продвинулись. Перед глазами Мясникова вновь замелькали кошмарные сцены бойни в Осовце. Да, человеческая история не стояла на месте. Вот только двигалась немного не туда. И пришла пора вернуть ее в исходную точку.

Мясников думал о том, как это древнее создание, частица своего погибшего шесть тысяч лет назад прародителя, выберется на свободу и сотрет всю так называемую цивилизацию, как огромный ластик. Низведет людей до положения корма, которым им, жалким и никчемным, и положено быть. Как снова создаст величественный город, однажды погубленный глупой восставшей пищей. До чего, в сущности, смешно – столь невероятное создание погубила его же еда. Почти как божество, подавившееся вишневой косточкой. Что ж, на этот раз все будет иначе. Наверняка. Он верил в это. Он верил впервые с тех пор, как Осовец лишил его веры.

А может быть, и не было никакого Осовца? Может, ему привиделось это, пока он служил своему Богу единственно возможной и достойной службой – пропитанием?

Быть может, не было никакого взрыва Босфора, и потопа, и всего остального? И вся история человечества – лишь бредовое видение? Сон поглощаемого корма… Сон, ниспосланный Богом, чтобы скоротать вечность.

– Было бы чудесно, – прошептал Мясников и улыбнулся, выпустив дым. А потом вдохнул – полной грудью. Испарина на его лице поблескивала в свете ламп, пока те не начали гаснуть одна за другой. Скоро он перестанет быть Мясниковым. И Бушером. И кем-то еще. Станет пищей Бога. Наконец-то станет частью чего-то большего.

Мясников улыбался, когда его Бог надвинулся на него из тьмы. И когда тот коснулся его, чтобы растворить в себе, в вечной боли, и продолжить путь, Мясников возблагодарил его молитвой.

И молился, пока его Бог не хлынул ему в рот.

Дмитрий Козлов

Грыжа

Людмила действительно ненавидела эту старуху. Особенно после того, как сама вышла на пенсию. Нехорошо, конечно, но так оно и было. Наверное, из-за этого все и произошло. Из-за ненависти. Во всяком случае, иного объяснения у Людмилы не было.

Но разве можно считать ее убийцей? Она ведь ничего не сделала! Пальцем ее не тронула! Так что смерть свекрови – это не ее вина. Убийство обычно планируют, а это… Это даже не случайность.

Это какой-то кошмарный сон.

И она все никак не проснется.

Похоронили старуху на третий день. Прободение язвы желудка, массивное внутреннее кровотечение, вдобавок – повторный инсульт. Все остро, в несколько ночных часов. Когда спохватились, было уже поздно. Если бы не ночь, если бы она не была одна в дальней комнате…

За обильным поминальным столом, растянувшимся по центру самой большой комнаты в их трешке, раз за разом звучали все эти «если бы». В перерывах пили, закусывали, бросали сочувственные взгляды на Леню и Людмилу, произносили, что полагается.

Леня, Людмилин муж, на похоронные речи не реагировал. Опрокидывал стопку за стопкой, мрачно глядел в тарелку с объедками. Людмила же…

Нет, она не молчала. Старалась вести себя как положено. Даже из тарелки понемногу клевала, хотя на самом деле кусок в горло не лез. Если кто-нибудь что-то заметит… Нет, только не сейчас! Не сейчас.

Потом. После поминок.

Она непременно сходит к врачу, она все расскажет и покажет. Или вызовет врача на дом. Так даже лучше. Но сначала пусть уляжется эта похоронная суета. И Леня… Пусть он тоже хоть немного отойдет. Без него она не справится.

Мысленно успокаивая себя, Людмила автоматически пересказывала давно известные всем родственникам истории про первый несерьезный инсульт у свекрови три года назад, про продажу ее квартиры и переезд к ним, про врачей и лечение, и заботы, и хлопоты – уже свои, не старухины. Ее терпеливо слушали: кивали, задавали дежурные вопросы, охали.

Пухлая ладонь Людмилы тем временем придерживала большой округлый ком, лежащий на правом бедре под свободным платьем. На ком никто внимания не обращал. Привыкли. Он начал расти еще в девяностых, после аппендэктомии, с годами превратившись в гигантскую вентральную грыжу. В карте прямо так и писали: гигантская. Сколько она с ней намучилась! А теперь…

Об этом так запросто не расскажешь. Ни сидящим за столом, ни тем более врачу. Всего – не расскажешь. И полнотелая Людмила, горой восседая в торце длинного стола, повторяла одну за другой свои привычные жалобы, пропитанные невысказанной тревогой.

– Да скока можно! – рявкнул вдруг Леня. Плохо выбритые щеки побагровели, кулак грохнул о столешницу, зацепив край тарелки. Объедки рассыпались по скатерти. Чья-то подскочившая рюмка опрокинулась набок.

– Дура! – Глаза мужа, красные от лопнувших прожилок, вперились в Людмилу. – У меня мать умерла! А ты сидишь тут, про болячки свои рассказываешь! Про грыжу свою ноешь! Да она вот где у меня сидит. – Заскорузлые пальцы ткнулись в мякоть под подбородком. – Вот тут уже сидит, вместе с твоим нытьем!..

– Леня… Ленечка… – зашелестело отовсюду. – Расстроился… Перебрал… Пусть успокоится… – Несколько рук обхватили его за локти, за плечи и бережно увели прочь от стола, в соседнюю комнату.

Вокруг ошеломленной Людмилы тоже раздавался сочувственный шелест, но она почти не разбирала слов. Впервые за последние дни впечатления от произошедшего той ночью отодвинулись на задний план.

«Дура»? «Ноешь»?

Она не могла поверить, что эти слова были произнесены в ее адрес. Да, муж бывал холоден с ней, иногда мог даже повысить голос, но чтобы вот так… Да еще при людях… Может, и правда дело в алкоголе? Сегодня Леня почти не отрывался от бутылки. Начал уже с утра, чего раньше никогда не бывало.

А может, дело в том, что умерла его мать?

Мерзкий внутренний голосок кольнул как иголкой. И, пожалуй, был прав. С тех пор как увезли труп, муж почти не разговаривал, а она… Сказала ли она ему хоть пару сочувственных слов? Людмила с ужасом осознала, что не помнит. С момента смерти свекрови все ее внимание было приковано к тому, что случилось той ночью.

Бездумно прощаясь с последними гостями и наводя порядок, Людмила повторяла про себя: осталось недолго. Поминки позади, и скоро она все расскажет. Точнее, не все, но… Самое главное. Дождется, когда Леня придет в себя, и расскажет. А потом они вместе вызовут врача. В том, что касалось проблем со здоровьем, Леня всегда ее поддерживал: отвозил на приемы, покупал лекарства.

Закончив с уборкой, Людмила наконец направилась к себе в спальню. Было поздно, гости засиделись дольше, чем ей хотелось бы. Когда она вышла из кухни, Леня уже был в большой комнате: расправил свой диван и полулежал под одеялом, осоловело уставившись в телевизор. Последние несколько лет они спали порознь. Так было удобнее.