Читать книгу "Когда возвращается радуга. Книга 3 - Вероника Горбачева"

И ещё она надеялась, что чудо, случившееся однажды с ней, повторится и для брата, и, заснув в опочивальне Баязеда, коснувшись головой подушки, помнящей сверженного султана, Пьер возьмёт, да и увидит тот самый сон… Ведь может так случиться, да? Послание отца, что попало к ней ошибочно, непременно дождётся того, кому предназначено. Иначе оно повадится сниться всем, кто заночует в опочивальне, пока не встретит нужного человека.

И ещё она всерьёз задумалась над так называемой «многовариантностью», о которой несколько раз упоминал брат Тук, слушая её рассказ о судьбе Баязеда. Выходит, даже пророку не всегда удаётся узреть картину будущего ясно и чётко? Всегда возможны какие-то упущенные варианты? Так, отец упоминал о разнице между видением и реальными эпизодами своей жизни. Она сама, вспоминая свои вещие сны, не могла не признать, что далеко не всё в них совпадало с действительностью. Впрочем, раз уж ей досталась какая-то толика отцовского Дара — и за то спасибо; с неё хватит. Будет какое-то предупреждение свыше о возможной опасности — и довольно, и за то спасибо… А полновесное Пророчество — слишком тяжкая ноша, к которой она вряд ли когда будет готова.

Главное, чтобы о новом наследнике Баязеда, раньше времени не прознал Хромец. Брат Тук обещал узнать секрет личины и до поры до времени прикрыть ею Пьера. Несколько лет обучения, в том числе и боевой магии — и Пьер сумеет дать достойный отпор любому посланцу за его головой. А возможно, к тому времени и ясно даст понять всем, встревоженным его появлением, что престол Османии ему просто-напросто не интересен…

Погружённая в думы, она не замечала, что все окна её дома озарились радостным светом, что забегала, засуетилась прислуга, заржали на конюшне кони, приветствуя чужаков, зашелестели, торопливо переговариваясь, кусты сирени, первые заметившие через ограду сада подъехавшую к дому карету и теперь обсуждавшие приезжих. Очнулась только, когда цветные камушки садовой дорожки отозвались под шагами: чужими, но показавшимися знакомыми…

Он появился из темноты, в запылённом дорожном камзоле — должно быть, опять ехал верхом, и уж явно не через Старый портал, раз в таком виде. И вдруг показался Ирис необыкновенно красивым. Пожалуй, он и был таковым. Просто, когда человек постоянно рядом, к его внешности привыкаешь и быстро перестаёшь замечать что-то необыкновенное. А вот когда не видишь достаточно долго — смотришь как на незнакомца. И открываешь много нового.

Например, что Филипп де Камилле, оказывается, хорош особой мужественной красотой и ничем не уступает пресловутому капитану Джафару.

Что виски его слегка, самую малость тронуты преждевременным снегом — но это ничуть его не портит, просто свидетельствует о множестве забот, с которыми приходится справляться этой умной голове.

Что шаг у него уверенный, чёткий, руки — одна сжимает снятую при приближении шляпу, другая привычно придерживает эфес шпаги — изящные, но сильные, шея крепкая, загорелая, за которую так и хочется его обнять…

И что, кажется, сердце у феи сейчас заполошно выпрыгнет из груди, если он немедленно не подойдёт ближе и не заговорит.

Он как-то скованно, непохоже на себя, поклонился.

— Госпожа Ирис…

Бедняжка чуть не застонала от разочарования, но Филипп в досаде на себя уже мотнул головой:

— Ирис… Простите, я с самого начала всё делал не так. Наш брак…

И запнулся.

Она не верила своим ушам. Человек, своим красноречьем потушивший до последней искры очаг войны, готовой вот-вот вспыхнуть между Зелёным Островом и Бриттанией, сумевший переупрямить саму королеву Бесс и вручить ей Хартию о вольности народов Ирландии — рядом с ней, простой феей, кажется, растерял все, приличествующие случаю, слова. Ему сейчас хотя бы поздороваться и объяснить причину… Впрочем, что там объяснять? Она и без того знает, что Генрих три недели не отпускал его от себя, потом послал в Лондон и успокоился, лишь получив от Бесс и от Палаты Лордов признание Хартии. Да об этом вся Франкия гудит!

А она-то, она! Тоже хороша: пялится на него снизу вверх, и до сих пор не соизволила подняться навстречу; да ведь не из-за гордыни же, как мог бы решить гость, а просто оттого, что растерялась! Она сделала движение, чтобы встать, но граф де Камилле сам опустился перед ней на ковёр.

Глянул в глаза. Улыбнулся.

— Прости, что начинаю не с того. Я виноват перед тобой. Мне нет прощения…

В великом смущении она протянула ему руки, загоревшие во время работы в саду, и, хоть и с ухоженными ноготками, но все в царапинах от сорняков, в следах от колючек. Залечить-то было недолго, да всё недосуг, а красоваться вроде бы не перед кем… Теперь при взгляде на собственные ручки ей стало неловко, но Филипп уже перехватил её ладони своими и жарко поцеловал.

«О каком прощении ты говоришь?» — хотелось ей закричать. «Ты не дал погибнуть моей родине. Ты помог целому народу стать свободным. Ты привёз мне самый дорогой подарок — землю предков, землю, ещё помнящую мою мать! Ты… ты подарил мне брата…» Но слова не шли с языка, в одночасье онемевшего.

— И всё же — позволь мне начать сначала, Ирис. Вдали от тебя я многое понял. А главное — осмелел настолько, чтобы признаться самому себе: я люблю тебя, Ирис О’Рейли. Король согласен на продление нашей помолвки до года. Но мне этот год не нужен, чтобы понять: если даже ты за это время встретишь кого-то ещё, я никогда тебя не за…

Она торопливо прикрыла его губы ладонью.

— Нехорошо, — начала шёпотом. И потом уже, крепнущим голосом: — Нехорошо, сударь Филипп, едва вернувшись, говорить со своей невестой о «ком-то ещё». Как вам не стыдно?

Расхрабрившись — у него-то хватило смелости перейти на «ты»! — поправилась:

— Как тебе не стыдно! Ты станешь виноват лишь тогда, если вздумаешь тотчас уехать по своим государственным делам. Или не тотчас, но надумаешь в ближайшее время. Иначе даже через год мы будем знать друг о друге не больше, чем в первый день знакомства.

— В тот день я увидел прелестную рыжую девочку, погнавшуюся за кошкой, — негромко рассмеялся Филипп. — Я тогда даже возмутился: никакого понятия о приличиях! И это — у девы, воспитанной в строгих правилах Сераля!

— А я… я ничего не подумала, просто тряслась от страха. Хорошо, что в тот вечер мне выпало остаться вместе с Августом… Ой! — Она вспыхнула от стыда. — Не слушай меня! Вот уж кому нет прощения!

— Да знаю я, чем вы занимались с Августом… -

Прикрыв глаза, Филипп бережно притянул её ладонь у своей щеке.

— Благословенны твои знания о массаже стоп и расслабляющих маслах, а также супружеская верность нашего друга Бомарше, над которой посмеивались мои товарищи, менее строгие в принципах… Нет, это хорошо, что ты досталась именно ему, это великолепно. Останься ты со мной — и я, конечно, повёл бы себя, как рыцарь-недотрога из баллад, который спал с возлюбленной, положив между ею и собой меч.

Пальцы Ирис под его пальцами дрогнули. Но не высвобождаясь, а нежно поглаживая колючую, обросшую к вечеру щетиной щёку. Никогда прежде ей не приходилось испытывать ничего подобного… Мужчины на Востоке обычно носили бороды или бородки, да и здешние не пренебрегали подобным украшением. Они, должно быть, не подозревали, как порой бывает приятно провести чувствительной ладонью по колючей щеке, по подбородку, почувствовать, да и заметить краем глаза, как дёргается от волнения кадык… Ох, насколько же этот мужчина был… её мужчиной…