Читать книгу "Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - Алексей Меняйлов"

Только на одно.

На реанимацию прошлого. Во всех эмоциональных тонкостях и воссозданных обстоятельствах.

В таких случаях, со всей силой и мощью невроза, отрицающего ценность жизни, некрофилы стремятся впасть в транс «счастья», для воспроизведения которого необходимо найти аналог предыдущего вождя («ключ»), который подобно рубильнику под рукой подрывника в одно мгновение взорвет действительность и всякую осмысленную целесообразность.

Необходимо осознавать всю силу преступного влечения вождя к «счастью», по сравнению с которой тяга наркомана — ничто. А наркоманы, помнится, не останавливаются ни перед чем: украсть — так украсть, убить — так убить, Родину предать — никаких проблем…

Воспроизведение «ключа» желательно точное.

«Ключ» конкретен, он поддается измерению — он всегда психологический аналог ключа предыдущего.

Чтобы провалиться в невроз, полученный Сталиным от Ленина, необходим был аналог Ленина, «вождя российского пролетариата», то есть, это должен был быть:

— мужчина;

— примерно сорока лет (столько примерно было лет Ленину, когда с ним познакомился Сталин);

— человек, стремящийся захватить власть в стране;

— вождь, стремящийся войнами достичь мирового господства;

— называющий это преступление «революцией»;

— обещающий всем счастье;

— достигающий обожания толпы публичными выступлениями;

— неспособный к деторождению;

— использующий женщин для удовлетворения определенных (отнюдь не традиционных) потребностей;

— не стесняющийся с отдачей приказов к расстрелам и грабежам;

— автор публицистических работ, невнятность изложения которых и лозунговость выдает опыт гипнотического воздействия на аудиторию;

— достаточно аскетичный в быту.

Список можно было бы продолжить, но и без того ясно, что число людей с подобными «государственными» качествами весьма ограничено — их единицы.

В непосредственном окружении Сталина таких не было ни одного.

Таковых не было не только в окружении Сталина, но и вообще в России.

А вот за пределами России такой индивид появился.

Один-единственный!

И э т о б ы л Г и т л е р .

Он удовлетворял всем приведенным требованиям: опирался на рабочий класс, был неспособен к деторождению, отдавал приказы о массовых убийствах, толпы у его ног впадали в кромешный транс и даже флаги в его государстве были революционно-красными.

Да и похожи они были по темпераменту — суетливый Ленин и экспрессивный Гитлер. Оба, как и Сталин, «внешники».

Ключ невроза не мог не сработать.

И сработал.

Сталин влюбился.

Страстно.

Со всей страстностью последней любви.

При которой угадывают и исполняют желания кумира — подобно тому, как психологически склонный к зависимостям Сталин предугадывал желания Ленина…

Сталин покорился бы любви к «внешнику» и безо всех более тонких совпадений, они, в конце концов, лишь увеличивали глубину садо-мазохистского чувства Джульетты к Ромео.

Может показаться, что Сталина могло остановить то, что Гитлер был врагом. Дескать, ненависть к врагу должна была остановить развитие любви — разве не так пишут в бульварных романах?!

Но ведь и Ленин Сталину был враг! Ведь Ленин, подобно всем сверхвождям, не мог не презирать своих восторженных холуев. Без ненависти страсть не разгорается. Страстная любовь соединила Ромео и Джульетту — единоборцев от враждующих кланов — в их приключениях на кладбище. Страсть соединила Еву Браун с Гитлером — на ковре. Почти все остальные «любовницы» фюрера тоже покончили жизнь самоубийством, выполняя невысказанную волю своего «возлюбленного». За Лениным шли те, кто не мог не знать, что революция обязательно пожирает своих детей…

Чувство, вообще говоря, в каком-то смысле было взаимным — «наездник» появившуюся «жертву» замечает сразу, да и вообще один гомик другого узнает даже не с полувзгляда, а с полувздоха.

Ужас надвигавшегося на Россию кошмара заключался еще и в том, что невроз Сталина в предыдущей его реализации (с Лениным) был не то чтобы не разделен на уровне чувств, но не разрешился в физиологическом контакте. На пути непреодолимой стеной стояла ненавистная Надежда Константиновна; страховала Арманд — болезненный объект страстной любви множества мужчин. (Ленин, кстати, мог не замечать Сталина еще и демонстративно: чем меньше «женщину» мы любим, тем легче нравимся мы ей — этот лозунг целиком и полностью из области страстной любви, как давным-давно известно, всегда асексуальной.)

Таким образом, удовлетворяться Сталин мог только символически, на расстоянии, привлекая внимание объекта (Ленина, а затем и Гитлера) какими-либо поступками государственного масштаба. Сталин как субвождь не мог не привлекать внимание любимого вождя — и привлекал. И не стеснялся обилия кровавых жертв. А чего стесняться? — ведь, как учили еще в античных риторских школах, для того чтобы фраза воспринималась, была привлекательной, яркой и сильной, оратор должен был вплести в нее горы трупов и реки крови. И Сталин учился вплетать.

Для вождей вообще существуют только они сами и между ними одними взаимоотношения; быдло же, которое поклоняется им или какому другому вождю, — ничто. Необходимость в кровопусканиях как способе привлечения внимания — а что для влюбленного может быть хуже, чем безразличие возлюбленного? — могла подкрепляться тем, что Сталин реализовывал не столько свои кровавые мечтания, сколько мечтания Ленина, не вербализуемые им по соображениям имиджа. (Этим, вообще говоря, можно объяснить, почему Сталин был столь умерен в кровопусканиях в период между смертью Ленина и до времени вознесения Гитлера.) Вакханалия убийств — это красиво, а красота, как всем известно, спасет мир.

Таковы яркие некрофилы.

Итак, за годы служения «революции» Сталин научился быть «счастливым» — на расстоянии, украшая, во вкусе его стаи, мир.

В соответствии с незыблемыми законами развития не вычищенных психокатарсисом неврозов, — и ненависть, и пространственная разобщенность должны были стать нормой и в очередной драматизации значимого невроза — сближение могло стать предвестником гибели счастья (как это было в случае с Лениным).

Ослабление сверхвождя — трясущиеся руки и ноги, седина — означало высвобождение ненависти — вплоть до штурма Берлина.

При выявлении внутренней логики до сих пор не объясненных странных (но лишь с точки зрения адептов суверенитизма) или, как их называют в мемуарной и исторической литературе, «загадочных» поступков Сталина в 1941 году надо иметь в виду, что даже у индивида есть некая нравственная грань, за которую он не преступает.