Читать книгу "Венчание со страхом - Татьяна Степанова"

— Тихо ты, — цыкнул на него его коллега.

— А что тихо? Что тихо? Только в прокуратуре, что ль, у нас умники сидят? Зачем эту карусель по новой затеяли? За каким хреном его выпустили-то? Каких им еще доков надо?

— Заглохни, — прошипел второй опер. — Если не протрезвел после вчерашнего, пойди проветрись. Забыл, что ль, где находишься?

Лаборант Суворов, стоявший неподалеку, вытянул тощую шею, насторожился. Коваленко, следивший за всей этой сценой, удовлетворенно отметил, что он быстро подошел к Званцеву и что-то начал ему втолковывать.

А Колосов появился в актовом зале позже всех и лишь после того, как побеседовал с институтской вахтершой Марией Колывановой, по-простому — тетей Машей, той самой, которая так некогда не хотела пропускать Катю и Мещерского в музей.

В зале к Колосову тут же подлетела Иванова. Он вежливо с ней поздоровался, но отвечать на ее гневное: «Да кто вам дал право впутывать меня во все это?!» не стал, сославшись на то, что все происходящее в актовом зале — инициатива прокуратуры, ведущей следствие по делу.

— Нам поручения дают, Зоя Петровна, дорогая, а мы их исполняем.

— Чихала я на ваши поручения! Я в свой выходной маникюр сделала, сорок тысяч, между прочим, заплатила, а мне сейчас руки какой-то дрянью измажут!

Подошедший Юзбашев загородил ее собой, словно защищая от Никиты. В глазах его сверкнуло мстительное торжество.

— Что, гражданин Бенкендорф, снова напортачили? — прошипел он. — И с этим, как и со мной, в лужу сели? Вон весь институт уже шепчется. Что, Никита Михайлович, снова пришлось выпустить, а? У, только орать умеете да невиновным угрожать! Жандармерия пустоголовая!

— Что ты, замолчи, — испугалась Иванова. — Если Александра Николаевича отпустили, они тебя снова могут…

— Да пусть знает, что о нем думают! Его тут никто не боится! Мы коллективную жалобу писать будем на его произвол!

Колосов весьма натурально разыграл гнев. Сотрудники института видели, как он отвел в сторону Коваленко и что-то говорил ему, а тот только оправдывался.

«Откатку» закруглили ровнехонько через час. Поблагодарили всех за содействие правоохранительным органам, извинились за доставленное беспокойство. Павлова, направлявшегося к выходу вместе с Пуховым и заведующим серпентарием Родзевичем, Колосов окликнул сам. Племянник смотрел на начальника отдела убийств сочувственно, однако ничего не спрашивал.

— Ты на даче сейчас, в Братеевке? — Колосов хмурился.

— Нет, мы с сыном сразу оттуда съехали. Какой теперь отдых — дел по горло.

— А-а, и правда. Ну а с тем делом у тебя как? С прокуратурой?

— Как ты и сказал — необходимая оборона. Следователь говорил: там будет какое-то постановление о прекрашении уголовного преследования. А у вас… у тебя как?

— Хреново, — Никита скривился еще больше. — Дальше некуда как хреново.

— Я могу тебе помочь?

Колосов взглянул на собеседника и что-то готов был уже сказать, как вдруг…

— О чем же вы так интимно беседуете, господа-товарищи? — раздался сзади насмешливый голос. Они обернулись и увидели Званцева. — Учти, Витька, с такими великими профессионалами сыска надо вежливо себя держать. И осторожно. Семь раз сначала отмерь… У нас там машина институтская, хочешь, подбросим тебя до Варшавки?

— Спасибо. Ну ладно, до свидания, — Павлов пожал Колосову руку.

А тот в это самое время видел только глаза физиолога — прищуренные, настороженные, исполненные ОЖИДАНИЯ.

А вечером того же самого шестнадцатого августа Кравченко и Мещерский сидели в пивбаре на бывшей улице Семашко (нового названия, как ни старался, никто из прежних клиентов не мог запомнить) и отдыхали от дневных забот. Приглашал Кравченко: ему давно хотелось поговорить начистоту с князем об обстоятельствах того памятного опыта с препаратом Эль-Эйч в квартире на Яузской набережной.

Беседовать об этом предмете при Кате было просто невозможно. Она тут же вставала и уходила в ванную. Возвращалась оттуда не скоро и всегда с красным заплаканным лицом.

— Паскудное это зелье, Вадя, — Мещерский брезгливо сморщился. — Б-р-р, даже пиво в горло не идет, как вспомнишь. Из человека слизь какую-то делает отвратительную. Прямо дохляка остекленевшего.

— И что, действительно двигаться никак не возможно?

— Да. Тело точно деревяшка. Я этого опера Колосова после инъекции, считай, что на руках держал, когда он там на полу стонал и корчился. Это похоже на падучую, только хуже во сто крат: глаза — жуткие, зрачки точно дыры, лицо словно маска из фильма ужасов. Да еще рвет, как при дизентерии.

— Чего ж это он к вам заявился с этим своим экспериментом? — ревниво осведомился Кравченко. — Катьку еще на себя такого глядеть заставил! Она прямо заболела после зрелища всей этой его блевотины.

— А ты что, до сих пор еще не догадался, почему он пришел именно к ней? — Мещерский отпил глоточек пива. — Эх ты, умник. Знаешь поговорку: любим тех, кому верим во всем. И наоборот.

Кравченко навалился грудью на стол.

— Вот оклемается опер после дозы, надо будет поучить его, чтобы знал, в чей огород суется.

— А, брось. Он отличный парень, Вадя. И сделал он все ради… В общем, была ситуация, когда не помогли бы никакие там ваши оперативные штучки — ни спецтехника, ни агентура там всякая. Нужны были только отважное сердце да благородная душа. Как в старинных сказках. Он и предъявил это — козыри на стол, как говорится, выложил. И выложил перед теми, вернее, перед той, которую он… Ну, в общем, достаточно слышать, как он ее имя произносит и как смотрит на нее, чтобы сделать соответствующие выводы.

— Как это он на нее смотрит? — Кравченко повысил голос так, что бармен за стойкой удивленно глянул в их сторону.

— Дурак. Так же, как она смотрит на тебя, — Мещерский подавил тяжкий вздох. — А дело теперь окончательно запуталось. А надо же, начиналось все с хохмы: с негров, продавцов наркотиков, с моих дурацких переводов с языка барба. Эх, наркотики-наркотики, везде вы не позабыты: и в убийстве мальчонки, и тут… Началось все с хохмы, а кончится слезами.

— Да, если ВСЕ началось именно с того момента, а не чуть позже.

— Что ты хочешь этим сказать? Кравченко пожал плечами.

— Мне вообще-то вся эта ваша таинственная свистопляска с пещерными загадками до лампочки прежде была, но сейчас любопытно и мне, Серега. В этом деле накрутили всего много этакого ужасного, зловещего, как Катька любит выражаться, а оказалось — все пшик с." хвостиком: след, камни допотопные, мозги, черепушки;

Все это по твоему изящному афоризму: штрихи неизвестной нам драмы. И вот штрихи, считай, все стерлись. И что у нас осталось? Ну, ты же логик, давай выстраивай, как это… силлогизм, что ли? Дедукцию. Мещерский махнул рукой.

— А что осталось-то, Вадь? Ничего. Разбитое корыто да старухи. Откуда ушли, туда и пришли: снова к геронтофилу. Четыре убийства пожилых женщин. Геронтофилия — бр-р! Не переношу извращенцев.