Читать книгу "Маленький друг - Донна Тартт"

Дверь трейлера с треском распахнулась, и внутрь устало ввалился Дэнни, грязный, небритый, с темными кругами под красными от бессонницы глазами. В последнее время он так исхудал, что джинсы едва держались у него на бедрах.

Юджин сказал:

— Господи, да ты ужасно выглядишь.

Дэнни рухнул на стул и уронил голову на руки.

— Ты сам во всем виноват. Тебе надо прекращать принимать эту гадость.

Дэнни поднял голову. Глядя на Юджина пустым, невидящим взглядом, он спросил:

— А ты помнишь девчушку, что приходила тогда к твоему дому? Такую тощую, с черными волосами?

— Конечно, помню. — Юджин заложил пальцем страницу буклета и повернулся к Дэнни. — Фариш может говорить, что ему вздумается, но я-то знаю, что все корзины были закрыты намертво. И я не оставлял эту чертову дверь незапертой, я всегда запираю двери из-за этого ублюдка Роя Дайла — никогда не знаешь, когда он притащится… А что это?

Он близоруко прищурился на маленькую черно-белую фотографию, которую Дэнни буквально сунул ему в лицо.

— Эй, да это же ты, — сказал он удивленно.

— Вот именно. — Дэнни передернулся и поднял глаза к потолку.

— Откуда это?

— Она оставила.

— Кто она? Девочка? Где она могла это тебе оставить? И зачем?

За окном послышался тонкий, горький, с завываниями и всхлипываниями, плач.

— Кто это? Кертис? — Юджин вскочил со стула и сделал несколько шагов к двери.

— Нет, — Дэнни прерывисто вздохнул. — Это Фариш.

— Фариш?

Рыдания то стихали, то вновь набирали силу, — они были такими горькими, словно Фариш выплакивал собственное сердце.

— Боже мой, — с благоговейным страхом произнес Юджин, — вы только послушайте, как его колбасит! А где Кертис?

Кертис страдал астмой, и у него часто случались приступы удушья, особенно когда он был расстроен или когда кто-нибудь другой был расстроен, что часто действовало на него еще сильнее.

— Не знаю, — сказал Дэнни, и только сейчас Юджин заметил его припухшую нижнюю губу. — У меня была разборка с Фаришем полчаса назад, — сказал Дэнни, заметив взгляд брата. — Слушай, я устал жить в постоянном страхе. Сколько это может продолжаться? Я так больше не могу. — Из-за голенища сапога он вытащил довольно длинный нож и бросил его на стол. — Вот моя защита от него!

— Господи, Дэнни, ты себя, в конце концов, прикончишь, — сказал Юджин, кладя ему руку на плечо. — Иди к себе, тебе надо поспать.

— Надо поспать, — тупо повторил Дэнни, не шевелясь.

Рыдания постепенно стихли, и за окном послышались неровные, шаркающие шаги Гам.

— Когда я была маленькой девочкой, — прошепелявила Гам, медленно заползая по лестнице в трейлер, — папаша мой всегда говорил, что настоящего мужика не застанешь дома с книжкой…

Она проговорила это со спокойной нежностью, словно делилась великой мудростью своего усопшего папаши. Дрожащей рукой она потянулась к лежащему на столе буклету и взяла его за краешек, как будто он мог ее укусить.

— Успокойся, бабуля, — миролюбиво заявил Юджин, поправляя очки на носу, — я не купил эту чертову книжку, просто подобрал ее бесплатно в ихнем офисе по сельскому хозяйству. Ты сама могла бы как-нибудь скататься туда — у них есть брошюры буквально обо всех видах растений.

Гам выдержала многозначительную паузу.

— Я просто не хочу, чтобы ты опять разочаровался, сынок. Не залетай высоко, ниже падать будет. Этот мир жесток к таким, как мы. Мне тошно думать обо всех этих чистеньких выпускниках колледжей, которые ой как ближе тебя к кормушке.

Юджин с недоумением посмотрел на нее. Да что, в конце концов, с нее взять? Старуха работала всю свою жизнь как проклятая, понятное дело, она на все смотрит с пессимизмом. Хотя почему не дать внуку попытать счастья? Убудет от нее, что ли? Этого Юджин понять не мог.

Дэнни, который все это время тихо сидел за столом, вдруг встал. Он покачивался из стороны в сторону, а на глаза его медленно накатывала черная пелена.

— Знаешь, очки тебе идут, — с запинкой обратился он к Юджину.

— Правда? — Юджин поправил очки на носу и благодарно улыбнулся брату.

— Тебе идут… — Глаза Дэнни начали закатываться. — Ты… их… всегда носи… — С этими словами он рухнул на пол.

Харриет проснулась и в панике села на постели. Только начинало светать, дождь кончился, свет медленно заползал в комнату. С соседней кровати доносилось едва слышное дыхание сестры, но кроме россыпи игрушечных медвежат у изголовья да пары медно-золотых локонов видимых признаков ее присутствия не было.

Харриет тихо поднялась с кровати и пошла одеться — увы, ни одной чистой рубашки в своем ящике она не нашла. Воровато оглядываясь на неподвижное тело сестры, скрытое под одеялом, Харриет открыла ее ящик и — вот радость-то! — нашла в нем отглаженную и аккуратно сложенную рубашку. Она поднесла рубашку к носу — та все еще хранила слабый запах любимого Идиного кондиционера.

Харриет надела кроссовки и спустилась вниз. Все было тихо, только часы едва слышно отстукивали время. Беспорядок был как-то менее заметен в мягких лучах утреннего солнца, которое играло на грязной поверхности стола из красного дерева и на перилах лестницы. Харриет потихоньку прошмыгнула мимо материнского портрета — белозубая улыбка, блестящие весельем глаза, — вошла в гостиную и достала из-под Идиного кресла револьвер.

В холле она поискала какую-нибудь сумку, но нашла только полиэтиленовый пакет. Поскольку очертания револьвера были слишком заметны через тонкий пластик, Харриет обернула его несколькими слоями газеты, забросила пакет за плечо и, чувствуя себя, как Оливер Твист, отправившийся на поиски приключений, потянула парадную дверь.

Утро встретило ее птичьей песней, мелодичной, высокой нотой, которую невидимая певунья выводила снова и снова. Как жаль, что она не Ида и не может спеть птице ответную песню! В воздухе, несмотря на август, уже чувствовалось приближение осени, золотые, алые и оранжевые циннии на клумбе миссис Фонтейн потеряли былую яркость красок, а их головки уже начали вянуть. Кроме оголтело щебечущих птиц — что это они так расшумелись с утра, не иначе как предупреждают своих друзей о том, что она идет, — на улице не было ни души. На пустой лужайке справа работал забытый с вечера «дождик», покрытая росой трава блестела, как отполированная, темный, влажный асфальт улицы уходил в бесконечность, но ее собственные шаги звучали как-то неуверенно, даже робко. Харриет прибавила шагу.

Чем дальше она уходила от центра, тем беднее становились кварталы. После Натчез-стрит тротуары стали почему-то совсем узкими — не более полуметра шириной, и все испещрены трещинами и ямами. Харриет прошла мимо покосившихся веранд, дворов, заваленных газовыми баллонами и прочим барахлом, лужаек, заросших сорняками. Всклокоченный рыжий пес чау-чау грудью бросился на сетчатый забор, блестя синей пастью и белыми зубами, но, несмотря на его злобу, Харриет почувствовала к нему что-то вроде симпатии. Похоже, он никогда в жизни не купался, шерсть его была ужасно свалявшейся, грязной и очень неопрятной на вид. Харриет подумала, что, судя по всему, бедняга сидит на цепи круглый год, даже зимой, и лижет лед, когда хозяева забывают поставить ему новую миску с водой. Есть от чего взбеситься!