Читать книгу "Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира - Флавиус Арделян"

– А на спине у тебя что?

– Сынок. Он очень устал. Уже и не плачет. Я тебя прошу, добрый человек. Прими нас в своем трактире, и тебе воздастся сторицей.

– Деньги-то есть?

Карина опустила глаза и промолчала. Мужчина на пороге как будто взвешивал прошлое и судил о будущем, целиком, без остатка; длилось это долго, пока, в конце концов, он не открыл ворота и не впустил их.

– Добро пожаловать в трактир «Кривой вепрь».

Они притворились, будто едят, пили много воды, кувшин за кувшином, а потом отправились спать в свой уголок. Но не сомкнули глаз, а дождались, пока заснут трактирщик с женой и те немногие путешественники, что остановились в «Кривом вепре». Глубокой ночью Карина Путрефакцио и Женщина-Тень быстрыми и глубокими ударами кинжалов вскрыли им всем по очереди животы и до утра обмазали стены экскрементами, которые извлекли из внутренностей.

Вышли во двор трактира, сели на бревно. Ожидание длилось часами, мухи прилетали издалека, жужжа и черня небо над трактиром.

– Думаешь, придут? – спросила Карина, но святая не ответила.

Ни та ни другая не могли знать, что произошло в Порте. Они даже не ведали, идут ли другие битвы, готовятся ли к атаке другие армии, жива ли Мать Лярва, капитулировала Порта или собирает силы. Они ничего не знали, помимо того, что должны надеяться и сражаться. Когда воровато сгустились вечерние сумерки и трактир почти целиком покрылся мухами – эти подданные империи омерзения исчислялись, похоже, миллионами, – Женщина-Тень вошла в дом. Увидев, что нечистоты на стенах высохли, а врата так и не открылись, она вздохнула и вышла. Взяла висевший на ветке мешок с костями и двинулась дальше. Карина все поняла, закинула на спину голову коня, и они с Женщиной-Тенью бок о бок продолжили путь.

Позади них мухи откладывали яйца в человеческих внутренностях, жизнь продолжалась – поди знай, к каким войнам готовились насекомые, поди знай, к каким истинам стремились, поди разбери, как звучит их главное, последнее жужжание: как есть или шиворот-навыворот?

* * *

Улицы Мандрагоры пусты; двери и окна распахнуты; чердаки полны пыли. В комнатах сгустки потусторонних туч застряли в паутине. Стулья в пыли, на столах все еще в изобилии растет плесень. Ковры заняли место занавесок, занавески – место дорожек в сенях. Трупы – место людей. Те, кто остался на своих местах, глядели на них издалека – с расстояния жизни, – перетаскивали, усаживали, чтобы их посмертие не вызывало стыда. Мебель потрескивала в безлюдных комнатах, и никто этих звуков не слышал. Тепло вытекало на улицы через окна, тепло вытесняло холод, тишина вытесняла тревогу, Мандрагора претерпевала великое преображение. Рынки со сгнившей рыбой. Лужи, на дне которых сапоги не’Людей оставили отпечатки в грязи. Ни следа дыр в земле, ни слова о вратах, нарисованных нечистотами на стенах. Мэтрэгунцы на перекрестках, в переулках, в чуланах. Тишина. Ворота города распахнуты – для кого? для чего? Стражники глядят в пустоту. Пустыри вместо домов, провалившиеся сквозь землю улицы, канувшие в пропасти иного мира вслед за огромным червем. Мэтрэгунцы, ищущие следы любимых – лоскут рубахи, а вот штаны. В крови. Не смотри. Тишина. Дети играют в пыли, пыль на зубах и под ногтями. Тишина в «Бабиной бородавке»; тишина внутри Мишу. Тишина среди невидимок, такая тишина, что они трогают друг друга, убеждаясь, что все еще существуют. Погреб, в углу мышь с частицами облаков на усах; внизу еще пахнет другим миром, и мышь сходит с ума, но никто этого не видит. Тишина в хижинах, среди собравшихся группами мэтрэгунцев, которые обнимаются: а дальше-то как быть? Мишу смотрит в окно вслед человеку с головой коня, вот уже вторые сутки у него пустота внутри, он что-то ищет, есть не хочет: а дальше-то как быть? Час проходит вслед за часом, а вопрос все тот же.

– Где твой святой, Мишу?

Тишина. Тишина такая, что хоть помирай.

Но потом раздались шаги Другого Тауша.

Это их взбудоражило, сбило с ритма, вынудило обернуться. Сердце Мишу дрогнуло, а потом то же самое ощутили трактирщик и старуха с бородавкой, и один за другим, словно человеческий фитиль, мэтрэгунцы вспыхивали, обретая надежду.

– Это святой, Мишу? Это он?

Мишу выпрямился, чтобы видеть лучше. Протер глаза – от пыли облаков, пыли сна и недоверия, – увидел святого (Как его зовут?), который вышел из леса, одетый лишь в пыльное драное одеяло, босой, бледный от того, что долго остерегался солнца, и лицо его было вроде бы тем же, но как будто (Это святой?) моложе и свежее, более отдохнувшим (Это святой!), красивым и здоровым (Как его зовут?).

– Но ведь ты видел, как его сбросили с крыши, Мишу. Разве не так?

– Так, но вот же он, вернулся к нам. К нам вернулся святой, люди! – завопил Мишу, и трактир ответил ему радостным возгласом, который подхватили и в хижинах вокруг города, и в самой Мандрагоре, где остались забытые, одинокие и невидимые люди.

Тотчас же повсюду узнали, что святой Мандрагоры к ним вернулся. Он был мертв, но ожил. Да здравствует святой Мандрагоры! (Звать-то его как?)

– Отнесите меня к нему, – попросил Мишу, и трактирщик взял его на руки и вынес навстречу Другому Таушу.

Все пошли навстречу святому, который вот уже в третий раз вернулся из мертвых.

– Я тебя звал из тьмы своей души, святой, – проговорил Мишу со слезами на глазах, сжимая края одеяла. – Я тебе кричал, и ты пришел. Я тебя звал, хотя не знаю твоего имени. Но вот ты здесь! Добро пожаловать!

Другой Тауш, впервые видевший все эти лица, окинул их спокойным взглядом и ласково опустил ладони на голову Мишу. Встал на колени и поцеловал его в лоб. Художник расплакался. Другой Тауш поднял глаза и поверх их голов взглянул на стены и ворота города.

– Войдем в Альрауну, – только и сказал он.

Мэтрэгунцы поднялись с колен и дали ему место, чтобы пройти. Святой пересек толпу, и, словно капля воды, словно слеза, мэтрэгунцы собрались и потекли следом – через ворота, по широкой улице, под платформами, которые должны были остаться, через площадь, которая должна была остаться, мимо покинутой церкви, которая должна была остаться. В окнах мелькали лица, мэтрэгунцы выскакивали из дверей. Немногие невидимки дали о себе знать, обняв святого и поцеловав его в лоб. Другой Тауш озирался, как будто что-то искал в этих домах, на стенах, среди стропил и кирпичей, в воздухе; а потом посмотрел на Мишу, которого усадили на край пересохшего колодца. Вернулся к нему и ласково коснулся ног.

– Как тебя зовут? – спросил Другой Тауш.

Художник нахмурился, озадаченно уставился на своего святого, а потом недоверие опять уступило место любви.

– Мишу, святой, – кротко ответил он. – Меня зовут Мишу.

– Мишу. Выздоравливай, Мишу, у нас много дел, – сказал Другой Тауш и улыбнулся.

Он встал и вошел в какой-то дом, поискать одежду. Мишу долго смотрел ему вслед – даже после того, как святой исчез за порогом, в сумраке комнат, – смотрел, и мысли его обгоняли друг друга, душа рвалась напополам от радости и страха, надежды и недоверия, от всего, что испытываешь, будучи человеком.