Читать книгу "Самоучитель начинающего адвоката - Юрий Чурилов"

Однако суд так и не услышал мою оправдательную речь, поскольку непосредственно перед завершением процесса государственный обвинитель обратился с ходатайством о возвращении дела прокурору для соединения с новым уголовным делом: обвинение нашло оригинальный способ для возврата дела, решило возбудить в отношении Б. новое уголовное дело.

Постановление о возбуждении уголовного дела явилось для всех неожиданностью и свидетельствовало о том, что якобы около полугода назад Б. угостил одного гражданина «травкой». Как мне пояснил Б., в тот день он находился в другом населенном пункте и с этим наркоманом не встречался и вообще не общался длительное время, а наркоман ему при встрече пояснил, что незадолго до судебного разбирательства его вызвали в прокуратуру и он подписал какие-то показания.

В конце концов спустя год после возвращения уголовного дела прокурору, а затем и следователю, оно было прекращено по всем обвинениям за отсутствием состава преступления.

Недоказанная виновность

Ой, как нелегко адвокату порой вести дела потерпевших! Ты привык защищать, а зачастую требуется не просто обвинять, а обвинять сверх меры. Убитые горем родственники погибшего, как правило, «жаждут» безумной мести: там, где неосторожное преступление – они видят умышленное, где преступление нетяжкое – они настаивают на его особой тяжести. В итоге, какое бы суровое наказание ни назначил суд, для потерпевших оно всегда будет казаться мягким. Если бы возможно было приговорить к расстрелу за убийство, то многие потерпевшие попросили бы это сделать дважды.

Меня часто останавливало при принятии поручения на ведении дел потерпевших то, что в этом случае оказываешься меж двух огней: с одной стороны – твой клиент, требующий максимума возможного и невозможного, а с другой – пассивный следователь, не дающий на «выходе» и минимума обвинительных доказательств. При ведении дел потерпевших на адвоката фактически ложится вся ответственность за результаты следствия. А ведь представитель потерпевшего до окончания предварительного расследования скован по рукам и ногам. Несмотря на то что он выступает на стороне обвинения, но дело ему никто не показывает, его ходатайства следователь так же рассматривает формально-безразлично, как и ходатайства защитника. В итоге по завершении процесса порой приходится оказываться в неловком положении: в судебных прениях нужно говорить о доказательствах вины, а вместо них одни сомнения и домыслы.

До сих пор по делу К., в котором я на заключительном этапе представлял интересы потерпевшего, у меня сохранились противоречивые ощущения. С одной стороны, я понимаю категоричность закона, уравнивающего состояние недоказанной виновности и доказанной невиновности в правовых последствиях, связанных с оправданием обвиняемого. Но с другой – прихожу к выводу, что «недоказанная виновность» довольно часто – результат халатной и безграмотной работы оперативника, следователя, прокурора.

Согласно предъявленному К. обвинению, он 22 августа 2010 года около 5 часов утра увидел на территории своего домовладения В. (сына потерпевшего), который проник туда, чтобы сорвать дикорастущую коноплю, взял лопату, подошел к сидящему на корточках В. и ударил лопатой по голове, а когда тот стал убегать, К. вновь нанес ему сзади по туловищу не менее одного удара. Впоследствии В. от полученной черепно-мозговой травмы скончался в больнице, а К. был осужден по ч. 4 ст. 111 УК РФ (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего) к 7 годам лишения свободы в ИК строгого режима. В кассационном порядке этот приговор был отменен, а дело направлено на новое рассмотрение в связи с тем, что не была дана оценка доводам защиты о том, что телесные повреждения были причинены В. в результате самообороны.

Версия подсудимого, не признавшего своей вины на протяжении всего следствия и судебного разбирательства, выглядела следующим образом. Когда в указанное в обвинении время К. вышел из дома, то В. неожиданно напал на него со словами «Убью!» и нанес К. удар лопатой по голове, но тот прикрыл голову правой рукой, в результате чего лопата повредила кисть его правой руки. После того как К. вырвал у В. лопату, последний кинулся ему под ноги крича: «Убью!» В процессе самообороны К. нанес В. два удара лопатой по голове, а когда В. стал убегать, К. для его задержания ударил его лопатой по спине, а затем бросил лопатой вслед В., попав по спине.

Очевидцев происшествия не было. Однако после получения травмы В. успел рассказать обо всем ожидавшему его неподалеку от места происшествия знакомому, а также дома родителям. Хотя при обращении в травмпункт В. сослался на несчастный случай, очевидно, боясь разглашения всех деталей посещения чужого домовладения, ясно, что у В. не было мотивов первым нападать на К., с которым он ранее знаком не был. К тому же В. на 10 лет моложе К. и не видел на один глаз в силу перенесенной операции по удалению хрусталика. Ссылки К. на то, что он принял В. за вора, так как на улице были неоднократные кражи, а у него «много живности», не согласовались с его же показаниями о том, что он, несмотря на «кражи», сараи не запирал и на ночь хозинвентарь не прятал.

В. страдал наркоманией и пришел на территорию домовладения именно для сбора конопли. О том, что она росла, знали в округе многие, но К. отрицал свою осведомленность, так как это ему было невыгодно для обоснования собственной позиции. Между тем К. не мог не знать о конопле высотой 1,5–2 метра, тем более, что о ней знала его супруга. Согласно акту применения служебной собаки и показаний свидетеля Кр., служебно-розыскная собака привела именно к кусту конопли, а не к скирде соломы, из-за которой, по утверждению К., на него напал В. Защитой было высказано предположение, что В. совершил нападение на К., поскольку якобы боялся разоблачения, связанного с приобретением наркотика. Тем не менее конопля росла в домовладении подсудимого, и разоблачение В. неминуемо бросало бы тень на «хозяина», а потому было невыгодно обоим.

Хотя служебно-розыскная собака по запаху крови привела милицию именно в домовладение К., он на некоторое время исчез, а через несколько суток появился в отделе милиции со своим защитником – опытным адвокатом. Вместе с ним К. написал явку с повинной, которой были «рады» оперативники, так как она помогла избавиться от «глухаря». Однако в этой явке, как и в последующих показаниях, К. утверждал, что действовал в состоянии необходимой обороны.

Главная ошибка оперативников и следователя заключалась в том, что никто из них не захотел докопаться до сути. Не была составлена подробная схема происшествия (домовладения К.), которая позволила бы правильно ориентироваться в показаниях. Допросы обвиняемого и свидетелей защиты производились формально, а проверка показаний на месте не зафиксировала все то, что К. демонстрировал следователю с помощью манекена. А ведь выяснение подробностей и деталей могло бы способствовать установлению истины. Первоначально экспертиза исключила из числа возможных версию К., описанную в ходе проверки показаний на месте, поскольку она не соответствовала зонам травматизации головы. А в ходе дополнительной экспертизы был сделан вывод о том, что голова В. была обращена к лопате своей левой половиной и наклонена книзу, удар был нанесен сверху вниз слева направо, спереди назад, определить взаиморасположение пострадавшего и подсудимого не представилось возможным. Также было отмечено о частичном несоответствии перелому версии К., данные различия признаны несущественными, поскольку в ходе следственного эксперимента невозможно добиться соблюдения всех параметров. Таким образом, эксперт уже не исключал возможности образования перелома при обстоятельствах, описанных К. в ходе проверки показаний на месте и в ходе судебного эксперимента. Но ошибки экспертов – явление нередкое в судебной практике, тем более, что, квалифицировав несоответствия как «несущественные», он по сути вышел за пределы своей компетенции, поставил под сомнение материалы, являвшиеся предметом исследования. То, что несоответствия были – это факт.