Читать книгу "Виртуальные войны. Фейки - Георгий Почепцов"

Ярким примером нашего незнания является, например, количество преступлений, окружающих нас. Исследования показывают, что это количество сегодня в 8 раз выше, чем реальная отчетность[1083][1084]. Оказывается, что и СССР был лидером по числу убийств и самоубийств: «К началу перестройки в середине 1980-х годов СССР был на 5 месте в мире по количеству убийств на душу населения, уступая лишь таким странам, как Колумбия, где в те годы шла война против наркомафии. При этом в РСФСР индекс количества убийств на 100 тыс. человек населения был еще выше, чем в среднем по СССР. Если в 1970 году в РСФСР было совершено 9,8 тыс. убийств, то в 1975 году уже 14 тыс., а в 1980 году — 18 тыс. Можно сравнить эти данные, уже немного снизившиеся к 1989 году (12,4), с данными по Франции (1,1), Германии (1,0) и Англии (1,04). Даже отдельно в Северной Ирландии, где в те годы шли кровавые столкновения, индекс количества убийств был почти в 3 раза ниже (4,72), чем в среднем по „нравственному“ СССР»[1085].

То есть наша картинка этого конкретного среза действительности в голове и по прошлому, и по настоящему времени ничего общего не имеет с реальностью. Мы живем в мире бравурных отчетов о борьбе с преступностью, но не в действительности.

Или такой пример. Из уст социолога А. Степанова прозвучал странный взгляд на Чернобыль: «Прошло более 30 лет с момента аварии на Чернобыльской атомной станции (ЧАЭС), которая по своим масштабам и последствиям превратилась в катастрофу. Чернобылем сейчас называется многое: и компьютерные игры, и фантастические романы, но основополагающий его смысл — это место, откуда началась атомная катастрофа, иное место, никак не связанное с населенным пунктом Чернобыль. А был ли Чернобыль на самом деле или это результат переплетения политических стратегий и практик, умело навязывающих то или иное видение катастрофы на ЧАЭС? А был ли Чернобыль тем самым „антропологическим шоком“, описанным Ульрихом Беком сразу после катастрофы в 1986 году, призванным изменить представления о риске и политике, о техниках и технологиях? Данные вопросы актуальны и после катастрофы на Фукусиме. Как ни странно, Чернобыль отходит на второй план не только потому, что это авария из „прошлого века“ технологий, но и потому, что проблема Чернобыля — это деполитизированная проблема, выведенная не только из политической повестки дня, но и из поля политики»[1086].

То есть и здесь в окружающем пространстве мы видим то, что нам навязали увидеть. Мы видели подвиг героев, но не знаем по сегодняшний день, какова же была реальная причина трагедии и кто понес за это наказание.

Степанов увидел в проблеме Чернобыля разные дискурсивные практики, что было связано со строительством АЭС на территории Беларуси: «Мною были выявлены две различные дискурсивные коалиции, которые противостояли друг другу на поле Чернобыльской политики в Беларуси в различные периоды. Нарратив „преодоления“ в большей степени был направлен на то, что последствия катастрофы нельзя ликвидировать, их можно преодолеть или минимизировать. Другой нарратив связан с тем, что катастрофа произошла не в Беларуси и ее последствия более страшны для Украины, а период замалчивания информации и позднее переселение пострадавших имели отношение к периоду советской власти и не связаны с периодом белорусской независимости. Он вписывался в нарративные рамки „ликвидации“, которые подразумевают возможность уничтожения всех последствий катастрофы и возрождение жизни на пострадавших территориях»[1087].

Нами управляют гораздо серьезнее, чем нам это кажется. Причем все начинается с детства, когда каноны поведения вводятся впервые. По этой причине они закрепляются навсегда.

Все знают максиму «Пионер — всем ребятам пример». Пионер — это маленький канонический мальчик, поведение которого строго закодировано: нужно хорошо учиться, собирать макулатуру и металлолом, переходить дорогу на зеленый. Была даже серия книг «пионеры — герои» о пионерах времен войны. И хотя сегодня поведение Павлика Морозова не трактуют как героическое, в свое время это имя знали все дети. Правда, в наше время о нем выходят уже книги под другими названиями, например, «Предатель 001»[1088][1089][1090].

Ю. Дружников, автор этой книги, рассказывает: «Проблема предательства соотносилась со смертью Павлика. На самом же деле этот момент, что Павлик донес на отца, состоялся, как минимум, года за полтора до смерти Павлика. И напрямую он связан со смертью Павлика не был. В это время в семье Морозовых произошел конфликт, в результате которого отец Павлика (Трофим) ушел из семьи к другой женщине. И Татьяна Морозова, с которой я сам встречался и долго разговаривал, спустя 50 лет после этого события, чуть-чуть даже больше, говорила, как она ненавидит своего мужа за то, что он ее бросил. Рассказывала мне, как она подговорила своего сына сообщить о нем агенту ОГПУ. Отец Павлика, как известно, был на суде. Здесь уже начинается мифология, потому что Павлик якобы выступал на суде и говорил пламенную речь о строительстве коммунизма и о том, что вот такие люди, как его отец, мешают этому строительству; это все чистая выдумка, все это — сочинение уже последующих советских писателей»[1091].

Ю. Дружников рассказывает о процессе героизации Павлика Морозова, который, кстати, в ЦК ВЛКСМ считался пионером № 1, хотя, по мнению автора, он и пионером не был вовсе: «Сперва Павлик был использован для войны с кулаками. Через два года — как положительный герой литературы, модель для подражания, о чем заявил Горький на Первом съезде советских писателей в 1934-м. Пошли книги о нем, Эйзенштейн начал снимать фильм. Созданы сотни произведений в разных жанрах — от поэм до оперы. Его портреты в картинных галереях, на открытках, почтовых марках, спичечных коробках. Еще никто не подсчитал общую сумму расходов государства на пропаганду предательства, когда люди в стране умирали от голода. Ему собирались ставить памятник там, где сейчас сидит на лошади маршал Жуков, но в конце жизни Сталин передумал, и поставили на тогдашних задворках, на Красной Пресне»[1092].