Читать книгу "Легенда о Людовике - Юлия Остапенко"

Людовик слушал их в полном молчании. Ничего нельзя было прочесть на его лице. Когда Фердинанд Кастильский умолк, король встал, придерживаясь за спинку кресла, и, слегка пошатываясь, словно пьяный или в бреду, пошел прочь. Жуанвиль кинулся за ним, испугавшись, что ему станет по-настоящему дурно, и попробовал поддержать, но Людовик вялым, неживым движеньем отмахнулся от его руки. Двое влюбленных, видя все это, тоже в испуге вскочили. Бланка воскликнула тонким, надломившимся, совсем детским голосом: «Батюшка!» Но он даже не велел им уйти прочь — он сам уходил, это было ему проще, просто уйти от места и от людей, которые причиняли ему такую сильную боль. Жуанвиль быстро сделал Бланке знак, чтоб оставалась на месте, и выбежал следом за королем, который брел, как слепец, касаясь стен руками.

Когда они очутились в коридоре, Жуанвиль быстро шикнул на камергеров, чтобы оставили их одних. Его послушались. Тогда Жуанвиль сделал то, чего никогда бы себе не позволил в присутствии других людей: взял короля за плечи и прислонил спиной к стене, почти силой удерживая на ногах, а потом слегка встряхнул, молясь, чтобы не пришлось прибегать к более грубому средству.

— Сир. Сир, взгляните на меня. Послушайте меня. Сир!

Людовик поднял на него мутный взгляд. Его губы чуть заметно шевелились, и никто другой бы не понял, что он пытается сказать, но Жуанвиль разобрал.

— В монастырь… я в такой… я в такой ее засажу монастырь, что она никогда не увидит света. Как она могла… переписку… сговор… сбежать… как она могла меня так унизить, Жан? И теперь… этот щенок… и стоят и глядят на меня, будто кроткие послушные дети, и это после того, как за моей спиной сговаривались сбежать… как… как… Мерзавка! — закричал он вдруг в полный голос. Жуанвиль никогда не слышал от него таких слов, и это вынудило его стиснуть плечи короля еще крепче, изо всех сил, так, что пальцы зарылись в мускулы, ходуном ходившие у Людовика на плечах.

— Она Кастильянка! Слышите, сир? Она кровь от крови Бланки Кастильской! Вы ведь сейчас видели свою мать у нее в глазах, разве же нет? Видели ту же хитрость и ту же волю! Разве кто-нибудь когда-нибудь смог бы заставить королеву Бланку поступать так, как было противно ее душе? Когда она была одна против баронов, которые оклеветывали ее и, дай им волю, тоже бы засадили в монастырь и разлучили с вами, — разве тогда она позволила так поступить с собой? И не говорите мне, что тут другое! Ничего другого здесь нет! Вы не сломите воли Бланки Кастильской, она найдет путь получить то, что хочет, и это вовсе не значит, что она вас не любит, сир, неужто вы этого в толк взять не можете?! Она хочет замуж за Фердинанда Кастильского. Так отпустите ее, отпустите Кастильянку в Кастилию, раз ее туда зовет душа. Королева Бланка отпустила же вас когда-то туда, куда вас звала ваша.

Плечи Людовика, страшно напряженные под руками Жуанвиля в самом начале его торопливой речи, под конец ее почти совершенно расслабились. Король смотрел на своего друга прояснившимся, внимательным взглядом и, казалось, жадно ловил каждое слово. Жуанвиль понял, что всех еще можно спасти — Бланку, Фердинанда Кастильского, самого Людовика, — и сказал, почти умоляя:

— Сир, помните, вы обещали мне, что не станете гневаться, если я вас о чем-нибудь попрошу? Так вот не гневайтесь, а просто сделайте это: простите и отпустите вашу дочь. Вы же любите ее, вы вправду желали бы видеть ее счастливой.

— Желал бы, — сказал Людовик. — Желал. Но теперь не увижу. Она отбросила все, о чем я для нее мечтал.

— Для себя мечтали, сир, не для нее. Не для всех в отречении есть то же благо, что и для вас. О, сир, неужели ваше благочестие сделает вас чудовищем?

Он выпалил это и разжал руки. Людовик вздрогнул и отступил от него, неловко и почти боязливо, так, как никогда не отступал от наседающих сарацин, от мятежных баронов, от мертвецов в роще под Ланом и от когтей демона в Египте.

— Правда? — спросил он странным, срывающимся голосом. — Это правда? Я чудовище, Жуанвиль?

Тот не ответил ему — все, что могло, было уже им сказано. Людовик стоял какое-то время напротив Жуанвиля, потом повернулся и пошел обратно в покои, где, замирая, дожидались Бланка с Фердинандом Кастильским. Жуанвиль не последовал за своим королем — не на этот раз. Он знал, что есть время и место для безжалостной откровенности, а есть время и место для пустоты, и для того, что ты делаешь не по велению сердца, а потому что кто-то другой, кому ты веришь более, чем себе, просит тебя поступить правильно.

Через неделю Бланка Французская официально была помолвлена с Фердинандом, сыном короля Кастильского. Еще через месяц сыграли свадьбу. Бланка уехала в Кастилию и там прожила свою жизнь — в любви, в красоте, в благоухании винограда и испанской розы, вдали от своего ужасного святого отца.

Глава пятнадцатая

Париж, 1268 год

В ночь перед днем святого Георгия Жуанвилю приснился сон.

Во сне он стоял в соборе Парижской Богоматери, в нескольких шагах от алтаря, и одновременно как бы и был, и не был там. Он ощущал себя очень остро: сон был цветным, и краски в нем казались сочнее и ярче, чем были взаправду, так, что от блеска стекла в витражах и сверкания золота на алтаре было больно глазу. Но в то же время Жуанвиль не был частью этого сна: он лишь наблюдал, внимательно, безропотно, не в силах ни вмешаться, ни отвести взгляд — так, как множество раз бывало с ним наяву.

В этом сне Жуанвиль видел короля Людовика, стоящего на коленях перед алтарем: босого, простоволосого, в рваной рубахе, и сквозь прорехи просматривались рубцы на его иссеченных кнутом плечах. Король стоял, сложив руки и уронив голову на грудь, а кругом него суетливо, шумно, перекрикивая друг друга, толклось великое множество прелатов в торжественном церковном облачении. Будь все это наяву, Жуанвиль ни за что не заметил бы короля за их широкими рукавами, разлетавшимися, будто птичьи крылья. Но это был всего только сон, и Жуанвиль видел Людовика так четко и близко, словно всех остальных вовсе не было здесь. Однако они все-таки были, и все от короля чего-то хотели, а чего — Жуанвиль никак не мог взять в толк, как и того, почему Людовик стоит на коленях и молится, словно не замечая всех этих людей. Прелаты сердились, горланили, ни капли не смущаясь святостью места и момента, и Жуанвилю хотелось отогнать их от короля, словно надоедливую мошкару.

Потом, внезапно, как это часто бывает во сне, Жуанвиль осознал цель прелатов: они хотели заставить короля снять власяницу и надеть алую сорочку из реймской саржи. Они держали ее в руках, передавая друг другу, и по очереди пытались натянуть на короля, но не могли — руки их проваливались сквозь ткань, как сквозь воду, а крик и суета становились еще оглушительнее. Едва замеченным в нарастающем шуме стало появление какого-то человека, совсем не прелата с виду — на нем было засаленное зеленое трико и заломленная набок шапочка с покачивающимся пером. Он напомнил Жуанвилю менестреля, что пел в замке сира де Куси десять лет тому назад. Человек подошел и что-то тихо сказал Людовику, и тот как будто очнулся и поднял голову, оборачиваясь и пытаясь глянуть ему в лицо. Но он уже отступил Людовику за спину, и алая сорочка, с которой столько намаялись прелаты, оказалась у этого человека в руках. Он подступил к королю со спины, и тот, поколебавшись, снова встал на колени и поднял руки над головой. Человек в зеленом продел руки короля в рукава алой сорочки прямо поверх власяницы, а когда Людовик опустил руки, то Жуанвиль увидел, что это не сорочка, а кровь, яркая алая кровь, льющаяся с его плеч к локтям и груди.