Читать книгу "Шоу безликих - Хейли Баркер"

Временами, когда я сопровождаю лошадей на ночь в конюшни и заглядываю в их нежные, темные глаза, я им завидую. На них нет тяжелого бремени страха и боли, они не ведают сожаления, страха или гнева, как мы. Никто не напоминает им, что их предки когда-то были свободны и мир не всегда был таким. Они не скучают по своим семьям и не беспокоятся об их судьбе, не испытывают горя каждый раз, когда умирает кто-то из собратьев. Всякий раз, когда я пытаюсь думать о будущем, в моем воображении разрастается бездонная черная дыра. Я просто чувствую холод. Холод, который покоится глубоко под моей кожей, и я не уверена, что он когда-нибудь покинет меня.

Бен

Когда проходишь в цирк через большие металлические турникеты, кажется, будто попадаешь в альтернативную реальность. Цирк как будто ударяет тебя в лицо, когда ты оказываешься внутри.

Здесь царит настоящее буйство красок. Обворожительные яркие артисты в блестящих костюмах, бесстыдно вспыхивающие неоновые вывески, игриво мерцающие крошечные волшебные огоньки. Запахи попкорна, сахарной ваты и горячих гамбургеров соперничают за внимание посетителей. Из каждой палатки раздается зажигательная музыка. Все это вызывает у меня легкое головокружение.

Инспектор манежа, Сильвио Сабатини, которого я видел во время приезда цирка, приветствует нас у входа. Похоже, что он вне себя от волнения. Завидев нас, он устремляется вперед, чтобы поприветствовать мать, склоняясь перед ней, как будто она королева.

— Позвольте проводить вас к ложе, мадам, — говорит он. — Мы так рады, что вы пришли посмотреть наше скромное представление.

Мы с отцом и Фрэнсисом трусцой следуем за ним. Мать величественно проплывает мимо вереницы людей, покорно ожидающих в очереди. Я чувствую, что их взгляды тут же обращаются на нас.

— Пожалуйста, прошу сюда, — притворно улыбаясь, едва ли не облизываясь, Сабатини сопровождает нас в королевскую ложу. Его гладкие волосы и лихо закрученные усы сверкают в свете прожекторов. Сам он одет в живописный цирковой наряд — белоснежную рубашку, красный жилет, застегнутый на широкой, как бочка, груди, узкие бриджи и блестящие сапоги. На плече у него сидит обезьянка, наряженная так же, как и ее хозяин.

— Для меня великая честь принимать здесь такую уважаемую гостью, и, конечно же, вашу прекрасную семью. — Он благожелательно указывает на Фрэнсиса, отца и меня. Я смотрю на своих родных. На лицах родителей и Фрэнсиса отразилось одинаковое выражение: все трое сверху вниз поглядывают на это странное, безвкусно наряженное, фальшиво заискивающее существо, готовое ползать у наших ног. Ноздри высокомерно раздуваются, губы поджаты в презрительной усмешке. Нет, это больше, чем презрение. Это нескрываемое отвращение.

То, что он стоит рядом с нами, противоречит всем правилам. Я мгновенно напрягаюсь. Охранники, положив руки на оружие, мгновенно берут нас в кольцо. Инспектор манежа подошел к нам слишком близко, неужели он этого сам не понимает?

Впрочем, в следующий миг Сабатини устремляется вверх по широкой лестнице и жестом указывает на наши места, как будто показывает фокус.

— Эту ложу соорудили специально для вас. Надеюсь, здесь будет комфортно.

Мы поднимаемся на платформу, расположенную над остальными местами, которые окружают центральный манеж. Впереди расположены четыре больших кресла, обтянутые красным бархатом и безвкусно украшенные фальшивыми драгоценными камнями. Каждое из них напоминает трон из сказки. За ними — десятки других стульев: для охранников и других людей, сопровождающих мать, как я полагаю.

Я снова смотрю на маму, которая внимательно изучает место, с особой гордостью предоставленное инспектором манежа. Выражение ее лица не меняется.

Не понимаю, на что рассчитывал этот человек? Может, на благодарность? Благоволение и удивление? Вместо этого мать оскорблена. Сабатини унизил ее своей жалкой лестью. Ему следовало быть осторожным. Отдавать отчет своим действиям. Нужно было подумать, прежде чем оскорблять мою мать. Это может для него плохо кончиться.

Он вытаскивает из кармана маленький фотоаппарат.

— Мадам, не будете ли вы так добры согласиться на совместный снимок? Эта фотография займет достойное место в моей галерее.

Лицо матери искажается в нескрываемом возмущении. Она ничего не отвечает, впрочем, как и мы все, просто поднимает одну бровь и впивается в него взглядом.

В воздухе повисла пугающая тишина.

Наконец, ее нарушает голос расфуфыренного инспектора манежа.

— Что ж, — смеется он, пытаясь изо всех сил придать смеху фальшивую сердечность. Я смотрю на лицо Сабатини, в его темных маленьких глазках зарождается паника. Похоже, до него дошло, что эту женщину крайне трудно впечатлить. — Оставлю вас наслаждаться представлением. Надеюсь, вам понравится.

Он торопливо удаляется.

Голос матери холоден как лед:

— Полагаю, мы должны занять наши места.

Разместившись в огромном разукрашенном кресле, я чувствую себя немного неловко. Между тем внизу зрители вереницей тянутся по проходу, быстро заполняя места. Однако я пытаюсь избавиться от этого ощущения. Сегодня вечером я не хочу ничего испортить.

Оркестр берет первый аккорд, свет гаснет.

Представление начинается.

Хошико

В гримерках не протолкнуться: все торопливо готовятся к выступлению. Сегодня вечером собралась оживленная толпа. Аплодисменты и ободряющие возгласы постоянно разносятся по проходам. Все обмениваются тревожными взглядами. Номер со львами всегда считается самым опасным. Это лотерея, явная и незамысловатая: лишь удача определит судьбу Эммануила и Кейт.

Все пребывают в нервном возбуждении, которое сопровождает выступление: артистам предстоит убедиться в собственной уязвимости, задуматься о кратковременности своего существования, поэтому здесь царит тишина. Кроме того, кажется неуважительным беспечно болтать, когда знаешь, что в любую секунду чья-то жизнь может оборваться.

Всегда кажется нереальным всеобщее преображение. Сначала вы видите группу худеньких и плохо одетых детей, а через пятнадцать минут это уже веселые клоуны: красные носы, кудрявые парики, сияющие улыбки. Три подростка среднего роста расхаживают на ходулях высотой десять футов, пригибаясь под притолокой, когда выходят на манеж.

Но сильнее всего меняются именно девочки. Мы все одинаково серые, когда располагаемся в гримерках: голодные, бледные, измученные. Удивительно, как же им все-таки удается изменить нас. Легкий мазок помады, немного теней для век, чуточку румян, сценический костюм с блестками и — опля! — из гримерки выходит звезда цирка.

Здесь хранятся лишь некоторые из моих костюмов. Большая часть находится над ареной. Там есть огромная комната, скрытая от чужих взглядов, набитая реквизитом и костюмами. Так я могу быстро переодеваться во время выступления. Сегодня вечером я буду в черном «кошачьем» купальнике, опробую новый номер программы. Полагаю, это будет рискованно, но я не волнуюсь, чувствую себя вполне уверенно. Я должна сделать все, чтобы Сильвио остался доволен. Хотя мне всякий раз удается собирать хорошую аудиторию, очень сложно изменять номер по ходу действия, если выступаешь в одиночку.