Читать книгу "Слова потерянные и найденные - Елена Первушина"

Еще один пример подобного словообразования, который мы могли наблюдать воочию. Прошу прощения, за не самую аппетитную тему, но давайте вспомним об одноразовых детских подгузниках. Их изобрел в 1950-х годах инженер компании Procter & Gamble Виктор Миллс. В Америке они называются diaper, в Германии — Windel, в Англии — nappy (от слова napkin — пеленка, салфетка). В России же и в странах СНГ за ними закрепилось название «памперс», так как первые одноразовые подгузники, проникшие на российский рынок в 1990-х годах, выпускались фирмой Procter & Gamble под названием Pampers.

Практически та же история произошла и со словом «ксерокс». То, что у нас, в России, называют «ксероксом», то есть устройством для копирования документов, в Америке и Западной Европе просто copier — копия. В России же закрепилось название «ксерокс», которое является частью названия фирмы Xerox Corporation — американская компания, пионер массового выпуска копировальных аппаратов.

Иногда не имени собственному, а обычному слову придается новое значение. Такая история произошла в Германии во времена реформации. Мартин Лютер, который, собственно, и был основоположником церковной реформации, начал использовать в своих трудах слово der Beruf, которое обозначало «призвание» (от глагола rufen — звать) в значении «профессия». Этим он хотел подчеркнуть, что профессия — это не просто средство заработка, человек может быть призван к определенной работе по воле Бога. А сейчас слово der Beruf можно встретить в любом русско-немецком словаре, и оно будет означать именно «профессия, род деятельности, занятие» без всяких апелляций к высшим силам.

Конечно, мы хорошо знаем, что это не единственный способ, который приводит к появлению новых слов. И даже далеко не самый распространенный. Просто мне показалось, что он очень хорошо демонстрирует, что слова на самом деле рождаются в гуще жизни, и зачастую случайно.

* * *

Но вот другой пример, более известный, возвышенный и литературный. Фёдор Михайлович Достоевский рассказывает, как учился когда-то в Инженерном училище и они с однокурсниками придумали новое слово — «стушеваться». Об этом Фёдор Михайлович поведал в «Дневнике писателя»: «Кстати, по поводу происхождения и употребления новых слов. В литературе нашей есть одно слово: «стушеваться», всеми употребляемое, хоть и не вчера родившееся, но и довольно недавнее, не более трех десятков лет существующее; при Пушкине оно совсем не было известно и не употреблялось никем. Теперь же его можно найти не только у литераторов, у беллетристов, во всех смыслах, с самого шутливого и до серьезнейшего, но можно найти и в научных трактатах, в диссертациях, в философских книгах; мало того, можно найти в деловых департаментских бумагах, в рапортах, в отчетах, в приказах даже: всем оно известно, все его понимают, все употребляют. И однако, во всей России есть один только человек, который знает точное происхождение этого слова, время его изобретения и появления в литературе. Этот человек — я, потому что ввел и употребил это слово в литературе в первый раз — я. Появилось это слово в печати, в первый раз, 1 января 1846 года, в “Отечественных записках”, в повести моей “Двойник, приключения господина Голядкина”…

…Слово “стушеваться” значит исчезнуть, уничтожиться, сойти, так сказать, на нет. Но уничтожиться не вдруг, не провалившись сквозь землю, с громом и треском, а, так сказать, деликатно, плавно, неприметно погрузившись в ничтожество. Похоже на то, как убывает тень на затушеванной тушью полосе в рисунке, с черного постепенно на более светлое и, наконец, совсем на белое, на нет. Должно быть, в “Двойнике” это словцо было мною употреблено удачно в тех первых же трех главах, которые я прочел у Белинского, при изображении того, как умел кстати исчезнуть со сцены один досадный и хитренький человечек (или вроде того, я забыл). Потому так говорю, что новое словцо не возбудило никакого недоумения в слушателях, напротив, всеми было вдруг понято и отмечено. Белинский прервал меня именно с тем, чтоб похвалить выражение. Все слушавшие тогда (все и теперь живы) тоже похвалили. Очень помню, что похвалил и Иван Сергеевич Тургенев (он, верно, теперь позабыл). Хвалил потом очень и Андрей Александрович Краевский. Кроме этих существуют и еще лица, которые, я думаю, могут припомнить, что и они капельку поинтересовались тогда новым словцом. Но принялось оно и вошло в литературу не сейчас, а весьма постепенно и неприметно. Помню, что, выйдя в 1854 году в Сибири из острога, я начал перечитывать всю написанную без меня за пять лет литературу (“Записки охотника”, едва при мне начавшиеся, и первые повести Тургенева я прочел тогда разом, залпом, и вынес упоительное впечатление. Правда, тогда надо мной сияло степное солнце, начиналась весна, а с ней совсем новая жизнь, конец каторги, свобода!), — итак, начав перечитывать, я был даже удивлен, как часто стало мне встречаться слово “стушеваться”. Потом, в шестидесятых годах, оно уже совершенно освоилось в литературе, а теперь, повторяю, я даже в деловых бумагах, публикуемых в газетах, его встречаю, и даже в ученых диссертациях. И употребляется оно именно в том смысле, в котором я в первый раз его употребил.

Впрочем, если я и употребил его в первый раз в литературе, то изобрел его всё же не я. Словцо это изобрелось в том классе Главного инженерного училища, в котором был и я, именно моими однокурсниками. Может быть, и я участвовал в изобретении, не помню. Оно само как-то выдумалось и само ввелось. Во всех шести классах Училища мы должны были чертить разные планы, фортификационные, строительные, военно-архитектурные. Умение хорошо начертить план самому, своими руками, требовалось строго от каждого из нас, так что и не имевшие охоты к рисованию поневоле должны были стараться во что бы то ни стало достигнуть известного в этом искусства. Баллы, выставляемые за рисунки планов, шли в общий счет и влияли на величину среднего балла. Вы могли выходить из верхнего офицерского класса на службу превосходным математиком, фортификатором, инженером, но если представленные вами рисунки были плоховаты, то выставляемый за них балл, идя в общий расчет, до того мог уменьшить вам средний балл, что вы могли лишиться весьма значительных льгот при выпуске, например чина, а потому все старались научиться рисовать хорошо. Все планы чертились и оттушевывались тушью, и все старались добиться, между прочим, уменья хорошо стушевывать данную плоскость, с темного на светлое, на белое и на нет; хорошая стушевка придавала рисунку шеголеватость. И вдруг у нас в классе заговорили: “Где такой-то? — Э, куда-то стушевался!” — Или, например, разговаривают двое товарищей, одному надо заниматься: “Ну, — говорит один садящийся за книги другому, — ты теперь стушуйся”. Или говорит, например, верхнеклассник новопоступившему из низшего класса: “Я вас давеча звал, куда вы изволили стушеваться?” Стушеваться именно означало тут удалиться, исчезнуть, и выражение взято было именно с стушевывания, то есть с уничтожения, с перехода с темного на нет. Очень помню, что словцо это употреблялось лишь в нашем классе, вряд ли было усвоено другими классами, и когда наш класс оставил Училище, то, кажется, с ним оно и исчезло. Года через три я припомнил его и вставил в повесть».

Речь идет о повести «Двойник», в которой есть такая фраза: «Машинально осмотрелся кругом: ему пришло было на мысль как-нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолку улизнуть от греха, этак взять да и стушеваться»[17].