Читать книгу "Время кометы. 1918: Мир совершает прорыв - Даниэль Шёнпфлуг"

Когда в Ричмонде 11 ноября в 11 часов утра раздался гром пушек, у Вулфов это не вызвало особого энтузиазма. Вирджиния записывает в дневнике: «Кругом разлетались вороны и на мгновение показались символическими существами, исполняющими некий церемониал то ли благодарности, то ли прощания у могилы. Очень пасмурный, тихий день, дым тянет в восточную сторону; это тоже на мгновение кажется чем-то парящим, манящим, обессиливающим».

Слышны сирены, их вой заставляет запомнить этот час.

Как же ей писать теперь, после всего этого? Вбегают служанки. «У Нелли четыре разных флага, и она все их хочет вывесить в комнатах, у которых окна на улицу. Лотти говорит, что мы непременно должны что-то сделать, и я вижу, что она тут же разражается слезами. Она настаивает на том, чтобы отдраить дверной звонок и позвать пожарника, который живет напротив. О боже! Какой шум они устроили!» Она сама ощущает в душе скорее меланхолию, теперь, «когда все таксисты гудят, а школьники… выстраиваются вокруг флага. Атмосфера одновременно напоминает вахту у гроба. Именно сейчас гармоника исполняет гимн, а по древку ползет вверх большой юнион-джек». Это — мир.

Мир ли это? На следующий день Вулфы садятся в поезд на Лондон. Ввиду значимости момента они начинают ощущать беспокойство, но вскоре жалеют о своем решении: «Толстая неопрятная женщина в черном бархате и перьях, с плохими зубами, типичными для бедняков, непременно хотела пожать руки двоим солдатам… Она была уже навеселе и тут же извлекла откуда-то большую бутыль пива и заставила их отпить из нее; после чего она эту бутыль поцеловала». Столица переполнена этими несчастными, опьяненными горожанами с флагами в руках, а лондонское небо карает празднующих обильными осенними струями. Вирджинии, как сказано в ее дневнике, не хватает во всем этом «центральной точки», которая могла бы дать ориентир и людским массам, и их эмоциям. Подразумевается ли опять под «центральной точкой» ее двоюродный брат, министр образования Герберт Фишер? Наверное, не буквально, хотя раньше она уже использовала этот образ, когда описывала брата. Но Вирджинии Вулф не нравится, что правительство никак не подготовилось, чтобы отпраздновать столь значимый день. С огорчением она замечает, что респектабельные граждане в обстановке такой стихийности никак не проявляют радость, которую ощущают, а вместо этого с раздражением реагируют на те безобразия, которые приносят с собой взбудораженные массы, закрытые магазины и льющийся дождь.

Глубоко под бурлящим Лондоном, в подвальном этаже элитного отеля «Карлтон» на Хаймаркете, месяцами мыл горы тарелок Нгуен Тат Тхан. Официанты в ливреях ставили грязные тарелки в окошко лифта на ресторанном этаже, и лифт вез их на кухню к Нгуену и его товарищам. Остатки еды выбрасывались в мусорный бак. Тарелки, бокалы и приборы осторожно погружали в огромные чаны, мыли, вытирали хлопчатобумажными полотенцами и полировали до блеска.

Нгуен еще до войны покинул родину, французскую колонию Индокитай, нынешний Вьетнам. С тех пор бóльшую часть времени он проводил помощником по камбузу на различных судах и таким путем увидел полмира. Он привык вставать в четыре утра, чтобы прибрать кухню и растопить печи. Во время каждого плавания ему приходилось выскакивать из раскаленной, продымленной кухни на холод, в ледяной трюм, чтобы доставить на камбуз продукты на предстоящий день. Оттого что с утра до вечера он таскал тяжелые мешки с углем и провизией, его некогда нежное тело стало грубым и жилистым, но лицо с высоким лбом, проникновенными глазами и полными губами попрежнему было благородным и выразительным.

В Лондоне Нгуен обосновался с 1917 года, чтобы подтянуть свой английский. Перед длиннющими сменами в посудомойке «Карлтона» и после них его можно было увидеть на скамейке в Гайд-парке с книгой и карандашом в руках. В книгах он находил не только слова, но и идеи, причем даже такие, которые можно было воплотить в жизнь. Однажды утром он решил не выбрасывать больше остатки еды с тарелок, а собирать их и потом, аккуратно разложив на блюде, возвращать на кухню. Когда за это его призвал к ответу грозный французский повар Огюст Эскофье, он ответил: «Нельзя все это выбрасывать. Объедки можно отдавать бедным». Эскофье сказал с улыбкой: «Послушайте меня, юный друг, бросьте эти революционные идеи, и тогда я обучу вас кулинарному искусству. Этим вы сможете хорошо зарабатывать. По рукам?» Начиная с этого дня Нгуену позволено было подрабатывать в кондитерской, где он овладел умением создавать прекрасные торты.

В том же Лондоне 11 ноября обедают вместе Томас Эдвард Лоуренс, Чарльз Фульке, директор Имперского военного музея, и их общий старинный друг Эдвард Турлоу Лидс, состоящий теперь в военной полиции секретной разведслужбы. Троица уютно устроилась в ресторане «Юнион клаб». От их столика открывается вид на Трафальгарскую площадь, где черно от ликующих людей. Друзьям есть что рассказать друг другу после четырех лет войны, которая превратила в смехотворную детскую забаву их прежнее общее увлечение средневековым оружием и доспехами.

Но разве британский художник Брайтон Ривьер не изобразил победу добра в образе рыцаря Георгия, в полном изнеможении лежащего рядом со своим мертвым конем, Георгия, который хотя и победил дракона, но при этом превзошел свои силы? Образ изможденного рыцаря в сияющих доспехах возник еще до мировой войны, но удивительным образом явно предвосхищает именно тот день и час, о котором мы говорим. Ведь победители и проигравшие в опутавшей весь мир страшной битве в равной мере исчерпали всю свою мощь и в 1918 году, если прибегнуть к символике картины, лежали все в один ряд, находясь между жизнью и смертью. В 1914 году национальная и имперская конкуренция, великодержавное легкомыслие и, наконец, косный механизм союзнических договоров втянули мир в войну. В 1918 году от некогда возвышенных целей войны осталась только надежда победителей на погашение хотя бы части своих немыслимых расходов за счет массового банкротства проигравших. В образе Святого Георгия воплощается и то состояние, в котором в 11 часов утра 11 ноября 1918 года находилось множество солдат. Они настолько измучены боями, настолько устали от бесчеловечности войны и от вездесущности смерти, что даже у победителей нет сил, чтобы чувствовать свое торжество. Планы военных стратегов, дипломатов и сановников, для которых они и выполняли военную работу, их теперь, ей-богу, совсем не волнуют: они хотят домой, хотят вновь обрести чувство надежности и защищенности, хотят забыть минувшее. У некоторых нет для праздника совсем никаких причин.

Еще до перемирия Элвин Каллам Йорк попал из изуродованных войной Аргонн в совершенно другую местность. После долгих недель непрерывных боев ему и еще нескольким его товарищам предоставили увольнительную с фронта. Они на поезде доехали до предгорий французских Альп, в городок Экc-ле-Бэн. Роскошный бальнеологический курорт с белыми фасадами зданий, обращенными к озеру Бурже, являл собой полную противоположность разоренным ландшафтам Северной Франции. Йорк останавливается вместе с товарищами в добропорядочно-буржуазном отеле «Альбион», катается на моторной лодке по озеру, в зеркальной поверхности которого отражаются горы, и благодарные жители местечка приглашают его на ужин.

Молодой человек из Теннесси с того самого момента, как он почти в одиночку обезвредил вражескую пулеметную точку и привел больше сотни немецких военнопленных, безраздельно уверился в том, что Господь простер над ним свою руку. Товарищи предлагали ему разумные объяснения того невероятного события, в результате которого он стал героем. Но для Йорка объяснение существовало только одно: 8 октября 1918 года Господь дал ему знак! Со времени призыва Йорк, мучаясь сомнениями, жаловался всем и каждому, что принял неверное решение. Было ли это искуплением за то, что он, верующий христианин, отправился на войну и убивал? Но Господь рано или поздно услышал его молитвы и 8 октября 1918 сделал его своим орудием. С тех пор неподъемный груз вины свалился наконец с плеч Йорка.