Читать книгу "Вирджиния Вулф: "моменты бытия" - Александр Ливергант"

Стрэчи – автор трех знаменитых художественных биографий-исследований, ставших сегодня классическими и ознаменовавших собой важный этап в развитии этого столь весомого в английской литературе жанра: «Выдающиеся викторианцы», «Королева Виктория», «Елизавета и Эссекс». Отдавая дань выдающимся викторианцам – кардиналу Мэннингу, Томасу Арнолду, Флоренс Найтингейл, генералу Гордону, – Стрэчи, тем не менее, был, как и другие блумсберийцы, язвительным и остроумным критиком художественных, социальных, религиозных и, главное, этических постулатов и предрассудков викторианского общества – и не только в теории, но и в жизни.

Пройдет несколько лет, и Стрэчи сделает Вирджинии предложение руки и сердца, и предложение это будет принято, однако на пути союза родственных душ встанет нетрадиционная сексуальная ориентация жениха… Испугались оба; испугались и отступили:

«Прежде я по разным причинам молчал об этом, – пишет Стрэчи брату Джеймсу 9 марта 1909 года. – 19 февраля я сделал предложение Вирджинии, а сам подумал: “Не дай бог, оно будет принято!” И оно было принято. Можешь вообразить это неловкое мгновение, особенно когда я понял, причем сразу же, как это мне отвратительно. У нее потрясающая интуиция, и, к счастью, выяснилось, что она не влюблена в меня. Всё прояснилось уже на следующее утро: она объявила, что меня не любит, а я – что не собираюсь на ней жениться. В результате мне удалось с честью отступить…»[21]

Из всех блумсберийцев с Литтоном Стрэчи – брюзгливым, раздражительным, требовательным, неуживчивым человеком, «старым бородатым змием», как блумсберийцы называли Литтона, – Вирджинию связывала, пожалуй, самая большая человеческая и творческая близость. Вирджиния с нетерпением и даже трепетом ждала от него отзыва о своих книгах, и Литтон исправно их хвалит, иногда даже перехваливает; сборник эссе «Обыкновенный читатель» назвал «божественной книгой», «классикой». Предсказал – и не ошибся – роману «Миссис Дэллоуэй» бессмертие, чем подругу даже несколько ошарашил:

«Литтон слишком меня хвалит, – напишет она в дневнике в октябре 1922 года, – чтобы сделать приятное».

В 1922 году роман еще только начат, Стрэчи читает отдельные главы в рукописи. Когда же тремя годами позже книга увидит свет, Стрэчи – как и Вирджиния, часто менявший свое суждение, – выскажется о нем куда более сдержанно; заявит, что «между орнаментом (на редкость прекрасным) и сутью (довольно заурядной) есть диссонанс»[22].

И даже сравнит роман с разбитым камнем, чем, впрочем, автора нисколько не расстроит: «Я люблю его еще сильнее за то, что́ он сказал», – запишет в дневнике Вирджиния в тот же день.

Вирджиния ждала от Стрэчи похвал, но и сама в письмах и рецензиях не жалела эпитетов в его адрес. Превозносила «Выдающихся викторианцев»: «Это лучшее из всего, что Вы написали».

Прислушивалась к его мнению, благодарила за замечания и исправления. Просила «просветить» ее относительно достоинств и недостатков Гарди, Джеймса, Беннетта, как будто не имела собственного мнения на их счет. Стрэчи всегда оставался для нее мэтром, учителем, хотя никогда и ничему ее не учил.

Для Вирджинии Стрэчи был не только непререкаемым авторитетом, но и неиссякаемым источником радости. К «старому змию», «папочке» она неизменно относилась с симпатией, даже подобострастием, и в то же время – с легкой иронией, какую мы порой допускаем в адрес близких, симпатичных нам людей.

«Я представляю Вас не иначе, как венецианским принцем в небесно-голубых лосинах, лежащим на спине в саду и болтающим щегольской ногой в воздухе», – пишет она в ноябре 1908 года. Или спустя восемь лет: – «Как вы? Влюблены? Пишете? Полагаю, Вы великолепно расцветаете вместе с весенними цветами».

Притворяется (и Стрэчи об этом знает – принимает, так сказать, условия игры), что успех его книг ей неприятен, что она ревнует к его славе:

«Слухи о Вашем успехе отравляют мой покой… Будьте уверены, сам Бог посылает фурункулы, волдыри, сыпь, зеленую и синюю рвоту тем, у кого книги выходят четырьмя тиражами за шесть месяцев. От меня Вам не видать сочувствия».

Делает вид, что ей до него далеко:

«Ах, мне никогда не достичь Ваших высот!.. Ах, я могла только мечтать об этом, но не смела даже надеяться», – пишет она в январе 1921 года, узнав, что Литтон посвятил ей свою книгу о королеве Виктории.

Демонстрирует чисто женское кокетство, ей, вообще говоря, не свойственное.

«Вы еще помните одну из дочерей Лесли Стивена – кажется, младшую?» – пишет она Стрэчи 8 сентября 1925 года. А кончает письмо так: – «Ваша старая, распутная домашняя карга».

Зазывает в гости: «Почему Вы не с нами? Приезжайте же!»

Упрекает (опять же с налетом кокетства, иронии) Литтона, что тот ей редко пишет:

«С Вашей стороны чертовски нехорошо не писать чаще – если учесть Ваше владение языком… Так что немедленно откладывайте всё в сторону и пишите длинное-предлинное письмо»[23].

Строит из себя томящуюся, тоскующую влюбленную: «Знайте, если Вы приедете, то мне будет, о чем мечтать»[24].

А впрочем, почему строит? Вирджиния и в самом деле была в Литтона влюблена и своей платонической любви не скрывала: «Мне нравится разговаривать с Вами – но только с Вами одним из всех людей на свете».

Под разговором она имеет в виду переписку: последние несколько лет с Литтоном она встречалась нечасто. А вот ее последнее письмо старому змию, уже тяжело, неизлечимо больному:

«Только что проснулась и вспомнила, что видела во сне, будто я в театре, в задних рядах партера, и вдруг Вы, сидя впереди, повернулись и посмотрели на меня, после чего мы оба зашлись от смеха… И почему только такие сны ярче, чем живая жизнь?» [25]

Вопрос риторический, а сон – признание в любви, пусть и платонической. Не пройдет и двух месяцев, как Вирджинии приснится совсем другой сон; она запишет его в дневнике 8 февраля 1932 года – вскоре после смерти Стрэчи, последовавшей в конце января:

«…Я проснулась ночью с ощущением, будто нахожусь в пустом зале: Литтон умер. Смысл жизни – когда я не работаю – сразу мельчает, теряется. Литтон умер, и нет ничего конкретного, чем можно было бы отметить его жизнь. А они пишут о нем дурацкие статьи».