Читать книгу "Ключи от Петербурга. От Гумилева до Гребенщикова за тысячу шагов. Путеводитель по петербургской культуре XX в - Илья Стогов"

Маршрут второй

Ленинград эпохи джаза (между Лиговским и Литейным проспектами)

Кварталы между Литейным и Лиговским не назовешь захватывающим туристическим аттракционом. Шеренги крашеных доходных домов, дешевые полуподвальные булочные, вывески никому не известных музейчиков; в сквериках клюют носом интеллигентные пьяницы. Трудно поверить, что за столь неброским фасадом может скрываться хоть что-то по-настоящему интересное.

Однако давайте приглядимся к району повнимательнее. Вот, скажем, перекресток улиц Маяковского и Некрасова. Лет девяносто назад в том здании, что стоит прямо на углу, квартировал приезжий из Одессы Лазарь Вайсбейн. А в том, что стоит чуть правее, вместе с папой жил молодой человек по фамилии Ювачев. В наши дни оба они больше известны под псевдонимами: первый – Леонид Утесов, а второй – Даниил Хармс. И если знать, что именно тут, на этом перекрестке, Утесов репетировал свои главные хиты, а Хармс писал свои странные стихи и новеллы, то перекресток вдруг перестает казаться таким уж безликим.

К началу 1920-х прежний Петербург исчез, стал далеким прошлым. Зыбким и ненастоящим, будто пьяная галлюцинация. Первая мировая, революции, пожары, голод, перенос столицы, – и вот город оказался полностью заселен совсем другими людьми. Вчерашними крестьянами, евреями из местечек, прочей странной публикой, вынырнувшей из краев, о существовании которых прежде тут никто и слыхом не слыхивал.

Впрочем, Петербург всегда был городом приезжих. Здесь не рождались, сюда приезжали сделать карьеру, разбогатеть, прославить имя. Сперва это были прибалтийские немцы, потом нищие малороссийские дворяне, потом староверы из поволжских медвежьих углов. Первые век – полтора своей истории Петербург был совсем небольшим. Земли за Фонтанкой, которые сегодня считаются сердцем аристократического центра, двести лет назад были далекой дачной окраиной. Вокруг редких каменных особняков екатерининской знати теснились деревянные сараи и паслись козы.

Все изменилось лет сто пятьдесят тому назад, после отмены крепостного права. В имперскую столицу хлынули толпы бывших крестьян, и очень быстро это море затопило все прилегающие территории. За двадцать лет население Петербурга вдруг увеличилось в пять раз. А площадь – почти в пятнадцать раз. Петербург впервые стал похож на город. С блестящим, впритык застроенным центром и нищими, смертельно опасными окраинами.

Разница между этими двумя мирами была больше, чем между небом и землей. Там, на окраинах, нравы до революции были пожестче, чем в Бронксе. Ночью полицейские соваться туда не рисковали, а были места, куда они не сунулись бы и днем. Натянуть легавому мешок на голову и до смерти забить ногами здесь считалось делом чести. Если жандарм с семьей вдруг решал поселиться в том же доме, что и рабочие, то к нему направляли делегацию, которая должна была сообщить: коли новый жилец не съедет, то и его самого, и всех домочадцев просто убьют.

Рабочие откуда-нибудь с Путиловского или Обуховского заводов могли прожить в столице всю жизнь и ни разу не увидеть Невского проспекта. Иногда, по большим праздникам, они натягивали лучшие сапоги, велели жене наряжаться и пешком отправлялись погулять в центр. Но доходили только до первых каменных зданий, а потом в испуге поворачивали назад. Прохожие показывали на них пальцами, городовые сурово хмурились, мальчишки улюлюкали и до упаду хохотали над их нелепыми нарядами. Рабочие разворачивались, в сердцах плевали через плечо и уходили восвояси.

Дрались на окраинах всегда: улица на улицу, квартал на квартал. Охтинские плотники ходили резать докеров с Калашниковской пристани. Рабочие Меднопрокатного лупили коллег с Патронного. Стоило раздаться кличу: «Наших бьют!», как все мужское население округи с облегчением бросало работу и хваталось за оглобли. Знаменитых бойцов, погибших в междоусобицах, выходили хоронить целыми заставами. О похоронах легендарного Мишки Пузыря, зарезанного в 1907-м, все городские газеты писали почти неделю подряд.

Пока в центре поэты читали стихи, а дамы блистали в салонах, по заводским гетто формировались молодежные банды. Сплоченные, безжалостные, укомплектованные десятками бойцов. Пресса впервые обратила на них внимание в 1903-м. А пару лет спустя без упоминания об их подвигах не обходился уже ни один выпуск новостей.

Журналисты называли окраинных хулиганов башибузуками. Самим им больше нравилось французское словечко «апаш». Члены банд одевались так, чтобы прохожие сразу понимали, кто перед ними стоит. Брюки, заправленные в высокие сапоги – «прохоря». Финский нож с наборной рукояткой за голенищем. Папироска на нижней губе и умение плеваться определенным ухарским способом. Заломленные картузы; цвет ленточки на околыше означал принадлежность к определенной ОПГ. Важнейшей частью имиджа была прическа: челочке в виде свиного хвостика полагалось на определенную длину спадать на лоб.

Два мира – благопристойных господ и заставской гопоты – почти не пересекались. Городовые, жандармы, суды, да и вся система до поры до времени надежно защищала жителей центра от ужаса окраин. А потом плотину прорвало.

Час расплаты пришел в 1918-м. Всех оставшихся в городе Романовых тогда расстреляли во дворе Петропавловской крепости. Великий князь Николай Михайлович до последней минуты не желал расставаться с любимым котом – чекисты застрелили и кота. После этого стало окончательно ясно: ловить в бывшей столице больше нечего. Выжившая аристократия по льду Финского залива побежала из страны. Только в марте того года столицу покинуло сто тысяч человек: офицеры, дворяне, духовенство, профессора, врачи и журналисты. Блестящий центр обезлюдел и простоял пустым несколько лет. А потом стал заселяться теми, кому раньше не дозволялось даже прогуляться по этим роскошным проспектам.

Теперь прогуляемся вместе с ними и мы. Маршрут, который предложен вам в этой части, соединяет самые интересные места, связанные с жизнью Ленинграда 1920–1930-х: площадь Восстания – улица Марата – улица Маяковского – улица Некрасова – Литейный проспект. Начнем же мы с сердца бандитской Лиговки: со стоящей прямо напротив Московского вокзала гостиницы «Октябрьская».

Остановка первая:

Городское общежитие пролетариата (Лиговский проспект, дом 10)

1

Анна Ахматова писала в начале 1920-х, что слова вдруг потеряли прежние значения, наполнились совсем новым смыслом. Раньше слово «сосед» означало нечто из области «добрососедских отношений». А теперь этим словом стали называть заклятого врага. Того, кто без твоего ведома вселится в твой дом и с кем отныне тебе предстоит делить скудные метры коммунальных квартир.

Самые большие и самые роскошные дворцы были сразу отданы большевиками под учреждения культуры. А остальной жилой фонд достался классу-победителю. Огромные апартаменты петербургского центра были разгорожены на клетушки метров по десять – двенадцать. И в каждую такую клетушку новая власть переселила по семейству с окраины. Развешанное в коридорах мокрое белье, загаженные парадные, запах подгоревшего жира на кухнях. Там, где до 1917-го жила одна семья, теперь ютились человек пятьдесят. Доходило до того, что некоторым неженатым пролетариям выдавали ордер на заселение в ванную комнату. Пусть небольшое, зато собственное и почти бесплатное жилье. В этом случае владелец ордера спал прямо в ванне, а если кому-то из жильцов нужно было помыться, просто сворачивал матрас и ждал полчасика в коридоре.