Читать книгу "Вильнюс. Город в Европе - Томас Венцлова"

Сигизмунд Август имел основания ссориться с матерью. Как и отец, он был великим князем литовским и королем Польши — литовцы чаще всего объявляли своим правителем кого-нибудь из рода Ягеллонов, после чего его приглашали на царство и поляки, чтобы сохранить личную унию двух государств. Но Бона старалась, чтобы власть сына была номинальной, ведь ей это почти удалось с мужем к концу его правления. За границей даже не знали наверняка, жив ли Сигизмунд Старый или уже мертв — турецкий султан выразил преждевременные соболезнования по поводу его смерти. Сигизмунд Август был другого характера, чем его отец. Но и в его правление мать показывала свой властный нрав, постоянно замышляя реформы — некоторые из них, к слову, были удачными — и вмешиваясь в его личную жизнь.

На первый взгляд, все складывалось неплохо. Вильнюс, illustrissima in Lithuania urbs, стал просторным, густо населенным городом, не уступающим королевскому Кракову. Именно Сигизмунд Август перестроил и сильно увеличил Нижний замок, на третьем этаже которого жила Бона, а на четвертом у него самого были три комнаты с венецианскими зеркалами и шелковыми обоями. Три комнаты для короля — немного, но для него, по-видимому, важнее были личная библиотека, картинная галерея, собрание гобеленов, театр. В королевских конюшнях стояли две тысячи лошадей, в зверинце жили лев, пять медведей и десять верблюдов. И в замке, и в других местах проводились научные диспуты, литературные вечера, маскарады и пиры. Все это не особо отличалось от ренессансной жизни в Урбино, Мантуе или самой Флоренции, тем более что Сигизмунд Август открыл почтовую линию, через Вену доходившую до Италии, а итальянская речь звучала в замке чаще, чем какая-либо другая — короля воспитывали привезенные оттуда гуманисты. В городе появились новая ратуша, многоэтажные дома, резиденции магнатов, большие торговые склады, мельницы, аптеки, школы. Еще во времена Сигизмунда Старого провели водопровод, построили стекольную и бумажную фабрики, возвели первый мост через Нерис, а главное — основали типографию, в которой Франциск Скорина печатал книги на церковнославянском языке (литовскому, польскому и даже латыни пришлось немного подождать). Уже тогда, а может быть, и чуть раньше, в Вильнюсе поселились ученые — алхимик Теофиль Александр Балиньский, астроном Войцех из Брудзева (он сомневался в геоцентрической системе и, говорят, повлиял на Коперника), немецкий географ Антон Вид, создавший украшенную силуэтами городов, охотничьими и военными сценами карту, которая охватывала Русь и даже области Арктики. Во дворцах толпились посланники Швеции, Турции и крымских татар. Орден крестоносцев перестал быть опасным: его магистр Альбрехт Бранденбургский, ставший светским правителем, основал Пруссию — лютеранское государство, в те времена бывшее покорным вассалом Литвы и Польши. Его примеру последовал магистр северной ветви ордена Готхард Кеттлер, управлявший латышскими и эстонскими землями. Правда, началась и оказалась очень тяжелой затяжная война с Иваном Грозным: в борьбе за первенство в Восточной Европе постепенно стала брать верх деспотическая Москва, а не толерантное литовско-польское государство. Но в Вильнюсе в это время царил мир — и в живописных переулках среди монастырей и храмов, и на улочках купцов и ремесленников, и в еврейском квартале, и в пышных, раскинувшихся по берегам реки садах.

Кстати, в этих садах началась история любви, ставшая главным мифом ренессансного Вильнюса. Сигизмунд Август женился на семнадцатилетней Елизавете из рода Габсбургов, но через два года она умерла — подозревали, что ее кончину ускорила Бона, которой Елизавета не нравилась. Король-вдовец познакомился с такой же молодой вдовицей Барбарой, дочерью вильнюсского гетмана. Ему было двадцать пять, ей могло быть года двадцать три. Говорят, что Барбара была редкостной красавицей — об этом можно судить по ее портрету, который написал Лукас Кранах Младший. Историки и драматурги превратили ее в эдакую вильнюсскую Офелию, хотя некоторые современники упоминали об ее глупости и сомнительных привычках. Во всяком случае, она происходила из самого богатого литовского рода Радзивиллов и считала своим предком языческого жреца Лиздейко, когда-то велевшего Гедимину основать столицу в Вильнюсе. Между дворцом Радзивиллов и Нижним замком была проложена тайная тропа через сад, чтобы влюбленные могли встречаться. «Ходили всякие слухи и о Барбаре, и об Августе, может, и неверные, но не без оснований», — осторожно пишет историк того времени. Их застали in flagranti (на месте преступления) братья Барбары и заставили немедленно обвенчаться; тайное венчание состоялось тут же, в одной из часовен кафедрального собора. Хоть принудительный, брак этот, вероятно, был желанным для Сигизмунда Августа — по всему видно, как он сильно любил Барбару. Но богатство и власть Радзивиллов не отменяли того, что по крови они не были королевского рода. Браку решительно противилась Бона — может, и потому, что Барбара была не менее властной. Бону поддерживала знать, которая опасалась Августа из-за его амбиций и склонности к литовскому сепаратизму. Сейм требовал развода, на стенах Вильнюса и Кракова появились пасквили о мнимом, а возможно, и настоящем распутстве Барбары. Но король заупрямился, провозгласил свою возлюбленную великой княгиней литовской, после этого торжественно въехал с ней в Краков и заставил венчать ее польской короной.

В то время Барбара уже тяжело болела и через полгода умерла — считается, что от рака матки. Конечно, во дворце перешептывались, что ее отравила Бона, многие до сих пор в это верят. Как бы то ни было, Боне пришлось уехать в Бари, а Сигизмунд Август долго скорбел: приказал обить черным стены своих комнат и, по легенде, обращался даже к колдуну, который вызывал ему тень Барбары. Он женился в третий раз — на сестре первой жены Екатерине, — но не смог с ней жить и выслал ее обратно в Австрию. Жители Вильнюса привыкли видеть его в черном одеянии, подбитом беличьими шкурками, и в черной собольей шапке. Барбара перед смертью пожелала, чтобы ее хоронили в Вильнюсе, и упокоилась в склепе кафедрального собора. Прошло почти четыреста лет, собор затопила разлившаяся Нерис, и во время ремонта под слоем пепла и извести нашли хорошо сохранившийся женский скелет с короной на голове. Рядом покоились Елизавета Габсбургская и король Александр, дядя Сигизмунда Августа, — другие короли и королевы, даже сам Сигизмунд Август, похоронены в краковском замке Вавель. Перед самой Второй мировой войной для них обустроили мавзолей под часовней святого Казимира. Во времена моей молодости об этом мавзолее мы знали только понаслышке, но сейчас в него можно спуститься и посетить королевские гробницы.

Вся эта мелодраматичная история, которую можно было бы назвать литовским Майерлингом, имела неожиданное продолжение. Как я говорил, о Барбаре Радзивилл (по-литовски ее величают Барборой Радвилайте) написаны драмы. Когда советская власть уже подходила к концу, мой знакомый, молодой литовский режиссер, решил одну из них поставить. Это само по себе было рискованно, поскольку цензура косо смотрела на пьесы или книги о прошлом Литвы: из них неизбежно следовало, что Литва когда-то была независимой и европейской страной, а это могло возбудить лишние эмоции. С постановкой пьесы получилось еще хуже, поскольку она совпала с бунтом. Школьник по имени Ромас Каланта публично сжег себя, следуя примеру чеха Яна Палаха, и его похороны вылились в демонстрацию, которую еле удалось усмирить. Но самой большой ошибкой был замысел режиссера использовать в спектакле икону, которая сохранилась в Остробрамских воротах и спасла их от разрушения. Католики (да и православные) ее почитают, и режиссер опасался, что Церковь будет возмущаться, если копию иконы покажут на сцене. Но его соблазнила старая, ни на чем не основанная легенда, что икона — портрет Барбары, и против легенды он не смог устоять. Возмутилась отнюдь не Церковь, а власти, как раз начавшие очередную антирелигиозную кампанию. Во время генеральной репетиции спектакль был запрещен, потом восстановлен, но уже без Мадонны и без фамилии режиссера (он лишился работы, через некоторое время эмигрировал и как-то пристроился в западных театрах). Кстати, постановка, хотя по ней бесстыдно прошлась цензура, несколько лет собирала полные залы и до сих пор считается главным театральным событием того времени. Вес прошлого в Литве — иной, чем в странах, чья судьба была счастливее.