Читать книгу "Кольцо богини - Виктория Борисова"

— Я хочу стать археологом.

— Археологом? — Отец удивленно поднял брови. — Вот уж никогда бы не подумал! Почему же именно эта область так привлекает тебя? Объясни, я хочу понять!

— Хорошо… Я постараюсь.

В горле как будто комок застрял, и во рту пересохло. Голос звучал робко и неуверенно, как у школьника, вызванного к директору.

— Дело в том, что история есть у каждого народа, но далеко не всегда она известна…

Он начал говорить медленно, осторожно подбирая слова, но постепенно вошел во вкус. Речь его лилась легко и свободно, слова уверенно и ловко лепились друг к другу:

— Есть история античности — Рим, Греция… они исчезли, сошли в небытие, но им наследовала вся европейская цивилизация! Теперь считается почему-то, что наши предки прозябали в дикости и невежестве, пока не узрели свет западной культуры. А ведь и в те времена здесь жили люди и создавали свой собственный, совершенно самобытный мир… Только мы о них ничего не знаем!

Кажется, впервые в жизни он говорил с отцом вот так — как равный с равным. Папенька слушал его внимательно, не перебивая. Даже сигару свою позабыл, и столбик серого пепла вот-вот осыплется прямо на ковер.

— Я понимаю, что честный труд есть обязанность каждого порядочного человека, но разве вернуть великое прошлое своего народа, вытащить его из небытия, восстановить и оставить для потомков — это не достойное дело? У англичан есть предания о короле Артуре, у германцев — песнь о Нибелунгах, и они гордятся ими по праву! А у нас? История государства Российского известна начиная с Киевской Руси, а раньше — просто белое пятно! Между тем скифы — отдаленные наши предки — называли себя древнейшим народом в мире, и античные историки разделяли это мнение…

Саша говорил еще долго, ссылаясь на Страбона, Геродота и Валерия Флакка. Когда, наконец, он остановился, чтобы немного перевести дух, папенька смотрел на него, как будто не узнавая. На лице его было написано искреннее восхищение и умиленно, растепленно глядели глаза… Саша был немало удивлен, увидев на лице папеньки столь несвойственное ему выражение. Произошла и вовсе неслыханная вещь — в глазах его блеснули слезы!

Он встал, подошел к Саше и положил ему руку на плечо.

— Не скрою, сын, сегодня ты меня немало удивил. Что ж, если твое намерение твердо — поступай как знаешь. И… дай тебе бог!

Он неловко обнял его и вышел.

«Так я впервые принял сознательное и обдуманное решение, определившее мою дальнейшую судьбу. Отцу я до сих пор благодарен. Только его понимание и поддержка дали мне возможность учиться, не отвлекаясь на мелочные заботы о хлебе насущном. Многим моим товарищам приходилось зарабатывать репетиторством или перепиской, я же был полностью поглощен научными занятиями.

Годы учения в университете я вспоминаю с радостью. Каждый день, просыпаясь по утрам, я чувствовал себя счастливым, как в детстве в день именин или перед Рождеством. Ощущение это вернее всего было бы назвать предвкушением нового — ведь столько предстояло узнать! Путь от Пречистенки до Моховой я, кажется, и сейчас мог бы отыскать с закрытыми глазами…

Более всего, конечно, меня интересовала история скифского царства. Древнюю историю на нашем курсе читал профессор Шмелев, и я до сих пор испытываю чувство искренней и глубокой признательности к этому удивительному человеку.

И неверное, не я один. На лекциях профессора Шмелева набивалось столько желающих, что даже в проходах стояли. Он поднимался на кафедру — сутулый, седоволосый, в потертом люстриновом пиджаке, вечно обсыпанном табачным пеплом, — начинал говорить глухо, неразборчиво, как будто нехотя.

И все мы, собравшиеся в аудитории, уже не замечали ничего вокруг. Мы следили за невнятным бормотанием профессора, завороженные чудом человеческой мысли. Шмелев раскрывал ее перед нами торопливо, почти сердясь. Нас не оставляло ощущение, что непрерывный поток бытия, которое было до нас и еще будет когда-нибудь, невозможно разъять на части. И народ, кочевавший в далекие времена по обширным просторам Евразийской степи, не мог исчезнуть бесследно!

Именно из его лекций я узнал о курганах, раскопанных по приказу генерала Мельгунова еще в середине восемнадцатого века, об экспедициях Кларка, Палласа и Дюбуа де Монперё, о находках Радлова в Сибири… Рассматривая в музеях немногие сохранившиеся предметы, я радостно узнавал их, а лица воинов, изображенных на сосуде из Кульоба, хранящемся в Эрмитаже (специально ездил, чтобы посмотреть!), казались мне такими знакомыми, словно я уже встречал их там, на улицах, вымощенных розоватым камнем во время странных своих ночных путешествий…

И Золотой город как будто становился ближе ко мне с каждым днем».

К своей alma mater Максим столь нежных чувств не испытывал. Слишком уж много довелось застать всяких глупостей, оставшихся в наследство от гибнущей, разваливающейся на глазах советской империи.

Одна история КПСС чего стоит! Почиталась она тогда важнейшим предметом. Можешь не знать, когда Куликовская битва произошла, но какие-нибудь «Апрельские тезисы» изволь цитировать наизусть, чтобы от зубов отскакивало. Преподавал ее замшелый старикан по фамилии Воронцов — человек заслуженный, ветеран войны, в деканате его побаивались. Воевать он действительно воевал и в хорошие минуты любил рассказывать студентам поучительные истории о своей службе в контрразведке Смерш. Отличался Воронцов характером буйным и непредсказуемым, и, когда однокурсник Слава Дятлев на экзамене ляпнул что-то невпопад про Троцкого, из-за дверей аудитории раздался звук падающих предметов и крик:

— Это вы, Дятлев, вместе с Троцким хотели погубить революцию!

Славка выскочил в коридор, красный как рак, и сокурсники, помнится, хохотали и хлопали его по плечу — в хорошую компанию ты попал! Дятлев и Троцкий… А самому Славке было не до смеха — историю КПСС он пересдавал четыре раза, и только заступничество декана спасло его от отчисления.

Потом, уже после армии, идеологический груз несколько ослаб, но все равно приходилось учить и политэкономию, и даже такой утопический предмет, как научный коммунизм… И это в перестроечные-то годы, когда с каждым днем становилось все более и более ясно, что жить при этом самом коммунизме для живого человека так же неестественно, как штаны через голову надевать.

Были, конечно, среди преподов люди интересные и знающие. Алексей Петрович Шмаков так увлеченно и красочно рассказывал о Древней Руси, а Геннадий Семенович Разлогов считался крупным специалистом по Египту. Его дочь Марина работает сейчас художником-оформителем в издательстве «Редан-пресс» и даже делала пару раз обложки для книг Максима[2].

Вспомнив о Марине, Максим невольно улыбнулся. Его и умиляла, и трогала ее привычка по десять раз переделывать одно и то же, создавать множество эскизов и тревожно переспрашивать: «Вам нравится? Правда нравится? А какой вариант лучше — этот или тот? А может, попробовать сделать еще один?» И это при том, что Маринин муж Боря — человек более чем обеспеченный, так что работать ей совершенно не обязательно! Каждое утро он заботливо высаживает ее возле издательства из сверкающей иномарки, и, по мнению местного «сарафанного радио», зарплаты художницы должно было бы хватать как раз на пару туфель, в каких Мариночка является на работу. Но все равно — трудится девушка упорно и истово, засиживается на работе допоздна… Особенно ей удаются обложки к фантастическим сериям, никто лучше ее не может изобразить сказочные города, космические корабли, инопланетные ландшафты и возникших в воспаленном мозгу автора чудовищ. Кажется, она очень гордится этим и готова работать день и ночь.