Читать книгу "Поколение Справедливости - Ив Престон"

«Он мог убить нас», – вертится у меня в голове, и я нервно сглатываю.

– Так кто все-таки украл те обезболивающие? – вдруг вспомнив, спрашиваю я, чтобы отвлечься.

– А я разве не сказал? – Константин удивленно смотрит на меня. – Дядя потом вспомнил, что отнес их в другой медблок.

#Глава 4

Месяц.

Я провела здесь уже целый месяц. Если верить Константину, то уже совсем скоро я встану на ноги, после чего начнется восстановительная терапия, а там и до возвращения в отряд недалеко…

Все это время малодушная молчит. Я зову ее каждый раз, когда прихожу в «комнату видеонаблюдения» посмотреть в рендере очередную запись тренировки, но в ответ получаю лишь тишину, разбавляемую едва слышным гудением серверных блоков, составленных в круг в центре комнаты. С каждым днем я все больше привыкаю к тишине, и этот звук становится все заметнее для меня. Я даже несколько раз отключала подачу энергии, чтобы перевести систему связи в аварийный режим, помня, что именно так мне удалось привлечь внимание малодушной в первый раз. Бесполезно.

Не могу отделаться от ощущения, что все это время малодушная наблюдает за мной, что она сидит где-то там, в точно такой же комнате, что и эта, и тихонечко посмеивается в кулак, наблюдая за тем, с каким глупым видом я раз за разом обращаюсь к пустоте. Порой даже кажется, что я могу почувствовать ее незримое присутствие: по спине внезапно пробегают мурашки, хорошо знакомые мне по первым дням в Корпусе, когда в столовой приходилось есть под прицелом множества пристальных взглядов.

…Или же мне отчаянно хочется верить, что там, по ту сторону сигнала, есть кто-то, присматривающий за мной, ведь так я могу думать, что не одинока в этом мрачном месте.

…Или же я постепенно начинаю сходить с ума.

Наверное, сейчас мне бы не помешала помощь мозгоправа, как его назвал Константин. По словам Линкольн, Кондор собирался лишь слегка припугнуть меня изоляцией, отдав приказ, согласно которому мне нельзя покидать этот уровень; приказ, который должен был быть отменен несколько дней спустя, но возвращение Бенедикта связало Кондору руки. Из нескольких фраз, вскользь брошенных Линкольн, я поняла, что Кондор даже чувствует себя виноватым, ведь он не собирался запирать меня здесь, и он как никто другой понимает, как тяжело может быть в изоляции. Конечно, меня порой навещают друзья и я общаюсь с Константином, поэтому это нельзя назвать изоляцией в полной мере, но я вырвана из среды, которая уже стала для меня привычной, а физическая слабость лишь усугубляет мое состояние.

Это не остается незамеченным для Константина, поэтому порой он даже пытается как-то меня поддержать. В свободные минуты он порой помогает мне разобрать особо сложные темы с лекций по полевой медицине. Впрочем, в первое время после ночного инцидента с профайлером рядом со мной Константин чувствовал себя очень неловко. Доктор явно был смущен тем, что я стала свидетелем его неспособности справиться со своей работой, что я видела, как в идеальном механизме произошел сбой, поэтому он слишком очевидно пытался избежать общения со мной, стараясь как можно реже появляться в медблоке. В Свободном Арголисе вдруг начался внеплановый переучет всех лекарственных средств, за которым последовали столь же внеплановая инспекция всех медблоков и проверка лечебных модулей. На внеплановую инвентаризацию Константина уже не хватило, и все медики Свободного Арголиса облегченно выдохнули, когда он решил вернуться к привычной работе. Но я продолжала порой ловить на себе настороженные взгляды, и поэтому всем своим поведением предлагала ему негласную договоренность: не вспоминать о том, что произошло. Константин согласился принять ее не сразу – я видела, что он еще некоторое время продолжал ждать подвоха с моей стороны, внезапного удара в спину.

Элегантный костюм с докторской эмблемой на жилете, халат без единой складки, волосы, разделенные ровным пробором и зачесанные набок, – безупречный внешний вид для Константина играет роль резной рамы, что удерживает расколотое зеркало, не позволяя ему осыпаться осколками на пол. Я все чаще думаю о том, что Константин был прав, что все мы точно такие же, как и он, – треснутые зеркала. Чьи-то трещины едва заметны, чьи-то уже настолько велики, что в таком зеркале вместо отражения можно увидеть лишь причудливый набор цветных пятен, и с каждым годом, проведенным здесь, вдали от дома, трещин становится все больше…

Слишком много времени в одиночестве, слишком много размышлений; мои мысли полнятся странными образами, странными идеями и странными сравнениями. Некоторые и вовсе словно принадлежат не мне, а кому-то другому, кому-то прежде незнакомому. Никогда прежде я не оставалась так надолго наедине лишь с собой. Теперь я будто вижу себя, все свои прежние поступки со стороны и понимаю, сколь ошибочны были мои представления о себе.

Я совсем не тот человек, каким себя считала.

Вот только раньше я не могла заметить этого, ведь мне было совсем не до каких-либо размышлений. Будучи Смотрителем, я проводила каждый свой день в тревоге, в постоянном напряжении, ведь на мне лежала ответственность за два десятка жизней. Беспокойство за силентов не покидало меня ни на мгновение, я была готова сорваться с места в любую секунду, чтобы предотвратить возможный несчастный случай. Когда я оказалась в Корпусе, это напряжение лишь изменило свой характер. Мне нужно было оправдывать чужие ожидания, справляться с неприязнью курсантов и думать о том, как удержаться в Корпусе. Кондор присвоил мне статус Носителя знания – и все стало только хуже…

Но сейчас я больше не Смотритель, не курсант и не Носитель знания. Всего лишь пациент. Никаких требований, никаких ожиданий, никакой ответственности.

Никакого напряжения.

Я сама не заметила, как напряжение стало неотъемлемой частью моей жизни, но теперь, когда оно исчезло, я могу увидеть то, чего не замечала. Реакция – вот что определяло меня прежде. Берт как-то сказал, что, даже надев форму Корпуса, я осталась Смотрителем. Я думала как Смотритель и поступала как Смотритель; действовала, не задумываясь о возможных последствиях, и каждый мой поступок был всего лишь реакцией на происходящее. Но образ мышления Смотрителя, который привык лишь к видимой опасности, к опасности, которая существует только здесь и сейчас, непригоден для курсанта, а для диверсанта-разведчика и вовсе обозначает верную смерть.

Мысли, мысли, мысли… Я очень плохо засыпаю – множество мыслей вертится в голове, не позволяя провалиться в сон. Когда-то с этой проблемой мне помогал справиться бег в Просвете – оказавшись в постели, я засыпала почти сразу же, лишь с одной мыслью, повторявшейся изо дня в день: только бы завтра все прошло спокойно, без происшествий, только бы никто из силентов не пострадал… В Корпусе из-за выматывающих тренировок мы к вечеру уставали так сильно, что засыпали, едва оказавшись в постелях, и проблемы со сном были только у Альмы.

Напряжение не оставляло мне времени, отсекая все, в чем не было жизненной необходимости, и сейчас, с его исчезновением, на меня будто обрушились все те мысли, от которых я успешно сбегала долгие годы. Им наконец-то удалось меня догнать.