Читать книгу "Петр III - Александр Мыльников"

На следующий день, в три часа пополудни, пленных выстроили на плацу. «Иноземцы — направо, прочие — налево», — прозвучала команда. Людей делили не по национальности, а по подданству. Иноземцами считались подданные герцога Гольштейнского, короля Пруссии и иных немецких владетелей; прочими — подданные Российской империи: русские, малороссы, лифляндцы и «иные здешние». Приведение к новой присяге — теперь Екатерине II — «здешних» происходило в церкви Большого ораниенбаумского дворца. По отдельности — солдат и офицеров. Последним от имени Суворова было объявлено: «Господа офицеры! Государыня полагается на вашу верность присяге, которую вы ей принесли. Можете разойтись по квартирам, дабы назавтра подготовиться к отбытию в Петербург для дальнейшего несения службы».

Иное дело — «иноземцы». Строем повели их к каналу и водой отправили в Кронштадт. Оттуда их вскоре отослали в Германию. Но из-за шторма на Балтике судно с «иноземцами» потерпело крушение, почти все на нем находившиеся погибли. Так трагично и бесславно завершилась история гольштейнского отряда теперь уже бывшего российского императора, остававшегося еще правящим герцогом Гольштейнским.

А в это время, к полудню 30 июня, верные Екатерине II полки вступали в столицу. Простояв часа два у Летнего дворца императрицы, они были распущены по квартирам. Началось упоение победой, тем более приятной, что далась дна легко. И снова послушаем Гаврилу Романовича. Только с сугубым вниманием к деталям, которые врезались ему в память: «День был самый красный, жаркий; то с непривычки молодой мушкатер еле жив дотащил ноги. Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки, в неистовом восторге и радости, носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и вся-кия другая дорогая вина и лили все вместе без всякаго разбору в кадки и боченки, что у кого случилось.

В полночь на другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступил к Летнему дворцу, требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем, которого имя (по бывшей при императрице Елисавете с ним войне, несмотря на учиненный с ним Петром Третьим мир и что он ему друг) всему российскому народу было ненавистно… Государыня принуждена встать, одеться в гвардейский мундир и проводить их до полка.

Поутру издан был манифест, в котором хотя с одной стороны похвалено было их усердие, но с другой напоминалась воинская дисциплина и чтоб не верили они разсеваемым злонамеренных людей мятежничьим слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие; в противном случае впредь за непослушание они своим начальникам и всякую подобную дерзость наказаны будут по законам. За всем тем с самого того дня приумножены пикеты, которые во многом числе с заряженными пушками и с зажженными фитилями по всем мостам, площадям и перекресткам расставлены были. В таком военном положении находился Петербург, а особенно вокруг дворца, в котором государыня пребывание свое имела дней с восемь, то есть по самую кончину императора».

А теперь попробуем разобраться, почему посланные Петром Федоровичем днем 28 июня на разведку в столицу Трубецкой, Воронцов и Шувалов так и не вернулись назад. Их задержали пикеты, выставленные Екатериной, и под конвоем доставили к ней. Чтобы они, разумеется «добровольно», могли изъявить ей покорность и принести присягу. Проще говоря, эти сановники были если и не арестованы, то интернированы. Хотя бы на короткое время, которое как раз и нужно было Екатерине для успешного осуществления переворота. Из мягких лапок матушки-императрицы очень скоро показались коготки: Петербург в дни столь прославлявшегося ею «всенародного» ликования оказался на военном положении. Это подлинные слова Державина, добавившего, что «особливо» охранялся дворец, в котором Екатерина в те дни пребывала. И это тоже о чем-то свидетельствовало!

…Отзвучали всплески весел галеры, шедшей из Кронштадта на Ораниенбаум, затих стук колес кареты, которая неслась из Петергофа к Ропше, отзвучали гвардейская поступь и праздничные салюты в Петербурге. А дворцовая «революция» 1762 года (тогда Екатерине слово «революция» импонировало как более изысканное, нежели «переворот») высветила еще один аспект политической квадратуры круга российской истории. Это — вопрос о цене присяги верноподданных своему властителю. Это — вопрос о порядочности и цинизме в политике. Это, если угодно, вопрос о самом смысле легитимности верховной власти. «Непохожесть» очередного российского государя контрастно подчеркивалась «непохожестью» его посмертного бытия.

В результате историческая правда обрастала домыслами, плодила версии, в свою очередь обретавшие собственную жизнь — правдоподобие граничило с вымыслом. И то, что изначально казалось или могло казаться очевидным, ясным, делалось расплывчатым, плохо различимым, таинственным. Все это прикидывалось загадкой там, где ответ на нее, разгадка были очевидны, лежали на поверхности, были, что называется, под рукой. Рассказ и размышления о том — ниже.

Пленник власти, или предопределенность судьбы

Жизнь Петра III коротка и трагична. Она распадается на два неравных по значимости и продолжительности периода Один — на берегах Балтийского моря, в портовом городе Киле. Другой — на берегах Невы, в Санкт-Петербурге. А этот, в свою очередь, на еще более неравные части: великокняжеский и императорский. Первый продлится почти 20 лет, второй — только 186 дней, да еще несколько дней в заточении, под арестом. Точная дата его смерти неизвестна, а официальная неверна.

Период первый

Наследник трех престолов

О, если жизнь придать бесчувственным стенам

И тайны царских дум извлечь из хладных сводов

Петр Вяземский

Будущий российский император родился в северонемецком портовом городе Киле, столице небольшого герцогства Гольштейн. Парадоксально, но факт — искажения в большинстве биографий образа будущего российского императора начались с описания уже первого дня его жизни, считается, что он родился слабым и хилым. Но вот перед нами документ — срочная депеша, направленная голыитейнским министром Г. Ф. Бассевичем в Петербург в 8 часов вечера того дня, когда в герцогской семье родился первенец: «Он родился между 12 и 1 ч. 21 февраля[4] 1728 г. здоровым, крепким. Его решено назвать Карл Петер» [7, № 84, л. 1].

Сын старшей дочери Петра Великого, цесаревны Анны Петровны, и герцога Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха (его мать была старшей дочерью Карла XI Шведского и сестрой Карла XII), он оказался наследником не только трона своего отца. По праву рождения перед ним в будущем открывались еще две возможные дороги: в Стокгольм и в Петербург. И не от него зависело, по какой из них суждено будет ему пойти, — возможности для свободного выбора не оставалось. Его и нарекли со значением: Карл — в честь двоюродного деда по отцовской линии, шведского короля Карла XII, чья военная звезда закатилась в России, под Полтавой. Петер — в честь деда по материнской линии, первого российского императора, сделавшего Россию великой европейской державой[5]. Так причудливо должно было произойти посмертное примирение побежденного и победителя в лице маленького гольштейнского принца.