Читать книгу "По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России - Михал Гедройц"

У Скибиньских говорили о польском правительстве во Франции и о польской армии, воюющей наряду с западными союзниками. Поэтому, когда на уроке географии учитель предложил нам назвать любую европейскую страну, я предложил Польшу. Последовал резкий реприманд: «Польши больше не существует!» Голос союзника Германии звучал громко и отчетливо.

После того как во главе школы встали новые учителя, привезенные с востока, и школа перешла на русский язык, я слег в постель. Причиной был затяжной грипп, а не политический жест, и проболел я долго. Когда я наконец поправился (а это был уже конец ноября), я попросил у матери разрешения остаться дома. Так начался первый пропущенный год в чересполосице моего обучения.

Тем временем из нашего безопасного дома у Скибиньских мы завязали пару робких новых знакомств. Первым из них был Збышек Михальский, подросток из соседнего поместья Войниловичи, которого мы нашли прячущимся в одном из деречинских домов. Я отправился к нему, спросил, связан ли он с антисоветским заговором, и предложил свои услуги заговорщикам. Збышек вместо того, чтобы ответить на мое предложение, подробно рассказал мне о своем недавнем аресте, во время которого ему угрожали расстрелом. После этого испытания он явно был в состоянии шока, и мать велела мне оставить его в покое.

Второе знакомство было гораздо менее травматичным. В один прекрасный день у нашего порога появилась некая пани (мы даже подозревали, что она панна[12]) Кутковская в сопровождении молодого человека в пенсне. Мы слышали, что это настоящая амазонка, что она сама ведет хозяйство на своей земле под Слонимом. Молодого человека представили моей матери как пана Руокко (имени я не помню), ее управляющего. Я был уверен, что пан Руокко — тайный агент. У него был высокий лоб, мощный торс и очень короткие ноги. И смешинка в глазах, которые многообещающе сияли из-за спины его властной работодательницы. Они, как и Збышек Михальский, не чувствовали себя в безопасности у себя и надеялись оставаться неузнанными в Деречине.

Мы довольно часто видели дуэт Кутковской-Руокко и наслаждались чудачествами амазонки и комментариями Руокко за ее спиной. Моя умная сестра Тереска и Руокко сдружились и смешили нас всех, даже мать. В отсутствие моей бедной матери вечно раздавались хихиканье и вскрики. В ходе этих визитов выяснилось, что пани Кутковская активно не любит детей. Тогда была подстроена ситуация, в которой ей пришлось довольно долго терпеть мое общество, и она взорвалась: «Этот мальчишка проказлив, как обезьяна!» И она гневно удалилась, вслед за чем последовал взрыв восторга со стороны Терески и Руокко. Я со своей стороны был страшно огорчен этим вердиктом, потому что старался вести себя вежливо. Моя реакция немало добавила ко всеобщему веселью.

Такие более светлые моменты были очень приятны, но их было явно недостаточно, чтобы облегчить тяжкую долю моей матери. Решив отвлечься, она вспомнила, что искусно шьет, и намекнула паре друзей, что не отказалась бы от заказов. Среди женщин Деречина это произвело сенсацию: хозяйка поместья предлагает свои услуги белошвейки! Последовали заказы, клиентки наслаждались долгими примерками, и матери удавалось хоть на время забывать о своих проблемах. Она брала очень немного и натурой, но важен был психологический эффект.

Кроме того, она подавала пример своим детям. Янек Скибиньский вспоминает, как мои сестры приспособились к новым обстоятельствам. В особенности Анушка, потому что ей всегда очень нравилась деревенская жизнь: в Лобзове она часто ходила доить коров (в те времена это делалось вручную), и другие доярки признавали ее превосходство. Янек начинает с галантного: «Ваша мать была красивой женщиной». Потом он рассказывает, как Анушка и Тереска попросили у него лопаты, чтобы каждый день, перед тем как матери идти в церковь, то есть задолго до шести утра, расчищать от снега дорожку к дому. Описывает он также решимость моих сестер научиться печь хлеб. С этой просьбой они обратились к бабушке Скибиньских, которая снабдила их передниками и стала обучать этому непростому искусству. Вечера хлебопечения стали светскими мероприятиями, ими наслаждались как участники, так и зрители. Анушка и Тереска хотели и дрова рубить самостоятельно, чтобы избавить от дополнительной работы Янека, но он — истинный джентльмен — им не позволил: «Это мужская работа».

Каждый вечер у Скибиньских происходили и более серьезные сборища, когда мать слушала по радио новости из Парижа или Лондона и переводила их. Одна из новостей — вступление в должность президента Польши Владислава Рачкевича — вызвала у Скибиньских гул одобрения и, передаваемая шепотом, стала сенсацией в Деречине. Рачкевич был другом нашей семьи, и весь город помнил его приезды в Лобзов.

Кроме того, пишет Янек, вскоре круг обязанностей матери на вечерних посиделках был расширен, и в него вошли ее воспоминания. Она была хорошей рассказчицей, а слушатели желали услышать о людях, с которыми были знакомы родители, и событиях, свидетелями которых они были.

Тем временем за порогом Скибиньских на нас надвигался враждебный мир. В конце октября из Деречина заключенных перевели в Слоним. Их прогнали пешком 30 километров; выход состоялся тайно, до зари, но не прошел незамеченным. Из Слонима до нас дошли известия, что ноги у отца были все в язвах. Мать тут же принялась строить планы о тайной поездке в Слоним, чтобы отвезти лекарства и еду.

Примерно в это же самое время разыгрывался спектакль добровольного присоединения восточной части Второй Польской республики к Советскому Союзу. 22 октября состоялись выборы в Народное собрание Западной Белоруссии. Все жители Деречина, имевшие право голоса, были обязаны принять в них участие, в том числе и моя мать, Мартечка и Анушка, но не Тереска, которой было только семнадцать. Советская полиция согнала голосующих в помещение, увешанное красными флагами, и там им велели опустить заполненные нужным образом бумаги в урны для голосования. Таким образом покладистым кандидатам было обеспечено подавляющее большинство. Вскоре после этого Народное собрание выступило с просьбой о присоединении к Советскому Союзу, которая была удовлетворена 2 ноября.

К концу октября к матери явился неизвестный нам человек и представился — к ее вящей радости — посланником от ее сестер, которые находились в относительной безопасности в Вильно. Я говорю безопасности, потому что Виленская область оказалась в составе Литовской республики непосредственно перед советской оккупацией. Посланник предложил свои услуги, чтобы перевести нас через советско-литовскую границу. Он профессионально занимался контрабандой (преимущественно людей), и его успехи в этой области впечатляли. После бессонной ночи мать в нашем присутствии сказала этому человеку, что не может принять предложение. Это было первое важное решение, которое она приняла одна, без поддержки мужа. Она объяснила, что ее долг быть как можно ближе к мужу, а дети, естественно, должны оставаться при ней. Вскоре после этого она реализовала свой план отправиться в Слоним.

Это было рискованно, потому что мы были под надзором НКВД. Врагам народа категорически запрещалось выезжать за пределы города. На помощь ей пришел Юзеф Домбровский, который ради многолетней дружбы был готов пойти против власти. Мы с сестрами оставались под присмотром Мартечки, что видели все, поэтому отсутствие матери было не так заметно. Домбровский отправился в путь в санях, запряженных лошадьми, успешно избежал проверок на дорогах и доставил мать к воротам тюрьмы. Она отдала передачу с едой и медикаментами, и ей принесли квитанцию, подписанную отцом. Дата на корешке (он сейчас лежит передо мной) — 30 ноября 1939 года.