Читать книгу "До и после политики - Александр Щипков"

Но покаяние в Европе не задалось. Бывшие служители рейха после 1945 года благополучно занимали руководящие должности в бундесвере.

Когда в Киеве случился путч, ограничение было окончательно снято. Фашизм вновь оказывается на Западе допустимой идеологией. Символом «коричневого ренессанса» стал демонстративный отказ США и Канады поддержать инициативу ООН о запрете на героизацию нацизма. И произошло это на фоне безнаказанного геноцида русского населения на Юго-Востоке Украины.

Что мы имеем в сухом остатке? Миф о толерантности никто не отменял. Но он становится частью нового мифа превосходств». На первый взгляд – невероятно. На самом деле – ничего особенно хитрого.

Чтобы превратить толерантность в её противоположность, достаточно ввести в концепцию принцип фронтира. То есть провести границу, отделяющую людей и нации, на которых толерантность не распространяется. В данном случае это жители Донбасса, которых в Киеве называют «недолюдьми», «генетическим мусором», «монголоидной расой».

Здесь важны не действия украинских властей, сколько то, что правящий класс США и Европы поощряет происходящее. Они как бы говорят: «Моя толерантность имеет чёткие границы, и ты находишься по ту сторону. Ты – варвар, дикарь. Твои права не значат ничего. Твои интересы, твои страдания, твоя боль, твой язык – ничто».

Тем самым обнуляется символический капитал, которым обладали держатели толерантного проекта. Теперь мы спрашиваем: «Что случилось с вашей толерантностью?» Молчание в ответ.

Каков же вывод? Толерантность и терпимость – это что-то неправильное? Конечно, нет. Ведь, согласно Писанию, люди равны перед Богом и поэтому «несть ни эллина ни иудея». Вот только обсуждать проблему терпимости с бывшими партнерами уже не имеет смысла. За неимением собеседника.

Они свой ход сделали. Этнические русские стали жертвами геноцида. Теперь – наш ход. Нам и определять содержание понятия «толерантность» в ближайшее время – по праву жертвы.

Вашингтону, Берлину и Парижу придётся с этим считаться. Они наверняка не согласятся, но их согласие и не требуется. Наше дело реализовать своё моральное право. Мы должны вкладывать в понятие «толерантность» те смыслы, которые диктуют нам наша мораль и наша традиция.

Почему это необходимо?

Дело в том, что право давать имена – это форма власти. От того, кто и как называет то или иное явление, зависит, как другие люди будут к нему относиться.

Отстаивание своей системы ценностей естественно и необходимо. Не случайно в политологии существуют такие понятия, как «дискурсивная борьба» и «борьба образов». И если мы не хотим вновь оказаться жертвами избирательной толерантности, надо утверждать свои стандарты. Они помогут спасти тысячи русских жизней.

Это не борьба с «толерантностью», а обозначение приоритета в толковании понятия. Преимущество имеет тот, кто является носителем дефиниций. Наше право на эту роль после бомбёжек русских в Донбассе является приоритетным. Это право истца в отношении ответчика.

В частности поэтому нет смысла дублировать русский концепт «терпимости» английским аналогом – «толерантностью». Терпимость для нас – основное понятие, толерантность – вспомогательное, то есть просто английский перевод. Это даёт нам приоритет как носителям соответствующего дискурса.

Западный вариант этого дискурса деградировал, «толерантность» стала по сути декларативным понятием. Толерантность дозволила реабилитировать нацизм. Отсюда потребность в пересмотре проблемы, в «переоценке ценностей».

Опыт ХХ-ХХI веков показал: утилитарная модель толерантности Джона Стюарта Милля (упорно навязываемая сейчас в России) не оправдала себя. Помимо «принципа невмешательства» необходимо моральное основание, нравственный консенсус. В русской традиции терпимость строилась и будет строиться на основе этики, а не механического «баланса прав».

Русские утверждают, что терпимость производна от нравственности, а не наоборот.

Бесцеремонность

Когда выбрали Папу Франциска, многие православные жители соцсетей выражали ликование. Habemus papam! – восклицали они радостно, хотя всё-таки нового Папу обрели не они, а братья-католики. В связи с этим всеобщим православным ликованием вспомнился мне давний случай.

Сидим мы в Париже, в редакции одного французского католического журнала втроём с главредом и священником-доминиканцем, славистом и большим любителем Тютчева. Беседуем себе тихо о горнем и дольнем. Вдруг вихрем в кабинет влетает чета православных московских активистов («буквально на секундочку!»), которые считали себя ближайшими друзьями главреда и приятелями доминиканца. Нас обнимают, перецеловывают, ахи, охи! Сашенька, а ты-то как тут оказался? Тоже с нами? Какое счастье! Церкви-сёстры! Двое лёгких! Господа, мы проездом на тэзовку, но не могли не зайти! Только что причащались на мессе! Там было столько наших! Есть важнейшие проекты по миссионерству в Москве, по проведению выставки в Париже! Занавес рухнул, преград нет! Церковь едина! Ах-ох! Вы обязательно к нам в Москву! В Иностранке проведём классную конференцию! И так минут сорок без остановки. Ушли, наконец, вновь всех перецеловав.

Пауза. Оставшиеся молчат. Доминиканец поворачивается ко мне и говорит: «Ну почему ваши братья считают возможным забираться с ногами на наш католический диван? Лезть в нашу церковь, в нашу жизнь? Братская любовь не отменяет разницы между нами и не отменяет правил поведения в чужом доме. Эта ваша московская бесцеремонность настораживает и заставляет задуматься о том, насколько вы верны своей собственной церкви».

Химеры коллективной вины

Один из главных мифов, связанных с войной, – понятие «коллективной вины». По мнению пропагандистов этого мифа, здесь всё давно решено. Немецкое общество якобы покаялось в деяниях гитлеровского режима. Хотя мы помним, что в своё время признание в Германии 8 мая «днём освобождения» и попытка сделать этот день нерабочим вызвали резко негативную реакцию немцев. Замечу попутно, что лично знаю некоторых русских немцев, которые ежегодно демонстративно выходят на работу 9 мая.

Но отсутствие консенсуса сегодня налицо. Отсюда и продолжение «спора историков», который формально закончился в 1987 году, но на деле продолжается. Так, одна из сторон (последователи профессора Эрнста Нольте) уверены, что гитлеризм стал реакцией на «азиатские преступления советского режима». Какое уж тут коллективное покаяние.

На тему «коллективной вины» на Западе и в России написано немало работ. Но многие из них ограничены рамками 1945–1990 годов. Неужели за четверть века не набралось интересного материала?

А дело в том, что в начале 1990-х в продолжающемся споре историков произошёл перелом. Стала побеждать идея «нормализации истории», то есть полный отказ от концепции исторической вины.

Несколько лет назад в среде левых публицистов появился любопытный материал – «Ошибка Штирлица». Это отчёт о конференции Фонда Фридриха Наумана. Там выяснилось много интересного. По свидетельству одного из участников, историка Норберта Фрая, большинство западных немцев и в 1950-е годы считали, что «национал-социализм был хорошей идеей, которая только плохо реализовалась». А вот руководитель Московского бюро Фонда Фридриха Наумана Фальк Бомсдорф в порыве откровенности признал, что среди немецкой молодежи преобладает «патриотический, а отчасти и националистический подход», и он, Бомсдорф, не знает, как к этому относиться.