Читать книгу "Смерть моего врага - Ханс Кайльсон"

Эти и похожие мысли были для меня потрясением. Они вызвали слабое предчувствие того, что позже превратилось в уверенность: враг — это знамя. Смерть поднимает его на пути из иного мира в наше бытие.

Когда слова отца уж очень сильно действовали на меня, я пристально вглядывался в изображение, впитывая его яростную злобу. Мой враг, думал я, упрямо рассматривая его фотографию, мой враг. Фото оставалось неподвижным и холодным, как всегда.

Чтобы ненависть длилась, ей тоже нужна взаимность.

Постепенно мост, который мой высокомерный разум пытался перекинуть к безжизненному портрету, разрушился, и враг моего отца стал мне более чуждым, чем когда-либо. Но я чувствовал себя подавленным, словно проявил непослушание. И все-таки, с неожиданной стороны, мне пришлось соприкоснуться с его властью. Ибо странность заключалась в том, что я имел с ним дело, даже когда он не появлялся. Он действовал скрытно, рассылая по всей стране своих гонцов и посланцев. Этого ребенку не понять.

Уже в раннем детстве мне часто приходилось терпеть брань и обиды то от одного, то от другого сверстника. Известно, что жизнь детей со всех сторон окружена оскорблениями и опасностями. Я тщетно пытался исследовать их причины. Но зато приобрел некоторое понимание отношений между людьми.

Поначалу горький опыт враждебности всегда уравновешивался дружескими привязанностями. Моя обидчивость (та самая, что позже позволила мне в порядке исключения вынести куда большие оскорбления и до предела обострила мое чутье) терпеливо проглатывала каждое потрясение. Но со временем все стало еще хуже.

Началось с того, что дети моего возраста или постарше, которым я никогда не делал ничего плохого, начали преследовать и мучить меня. Вскоре я оказался в одиночестве. Я быстро понял, что речь уже не шла о прежних детских ссорах и шалостях. В основе их поведения лежала какая-то определенная мысль, они действовали намеренно и расчетливо. Они исключали меня из своих игр.

Я заплакал и пошел жаловаться на них маме.

— Они со мной больше не водятся, — сказал я и сжал кулаки, изо всех сил стараясь, чтобы она не заметила моих слез.

Но я все равно плакал.

Она отнеслась к этому довольно спокойно.

— Вернись к ним, и они опять примут тебя в игру.

— Нет, — сказал я.

— Да иди же, — сказала она ласково, — и попытайся еще раз, может быть, ты их обидел.

— Я им ничего не сделал, — сказал я гневно, — а они меня не примут, точно не примут, они меня не принимают.

— Все наладится, — сказала она мягко, но по ее голосу было заметно, что и она больше в это не верит.

Ничего не помогало. Как ни сжимал я кулаки, слезы покатились по моему лицу, а я даже не почувствовал этого. Я стоял перед ней и ревел, мне было стыдно, плакали только мои глаза, а мой голос и мое тело оставались неколебимы. Во мне зрели твердость и решимость, они были сильнее, чем чувство боли и отверженности.

— Что, правда? — спросила она еще раз, и я увидел, что лицо ее стало серьезным и грустным.

— Правда. Уже несколько недель, — сказал я. — Просто я не рассказывал.

— Почему?

— Не знаю.

Но я все-таки знал, хорошо знал, что это ее заденет, что ей будет больно, что это как-то связано с разговорами, поначалу тихими, а потом все более громкими. Я был свидетелем этих разговоров. Я знал, что родители станут обсуждать это, и все, все станет для нас непредвидимым, серьезным.

— А Фабиан при этом был? — спросила она.

Она искала выход, чтобы найти причину и следствие, чтобы разумно объяснить это дело и таким образом покончить с ним. Убрать его из жизни.

Я ответил отрицательно.

— Он единственный, кто хочет со мной водиться.

— Значит, не в нем дело.

— Нет, не в нем.

Больше она ничего не сказала. И не спросила, что еще говорили дети, шептались ли они у меня за спиной. Казалось, она все поняла, все. Потом она взяла меня за руку и повела к детям. Мы молча пересекли рыночную площадь и направились к старым воротам, где они играли. Увидев нас, они прервали игру.

— Вот что, — сказала мама и попыталась смягчить улыбкой свое строго-серьезное лицо. — Он такой же ребенок, как и вы. Вы все дети. Играйте вместе.

Большинство выслушали ее с опасливым интересом.

Краткие спокойные слова мамы застали их врасплох, вроде бы они ожидали совсем другого, угрозы или строгого назидания.

Некоторые перешли на мою сторону и дружелюбно закивали. Только два старших парня злобно гримасничали, перешептывались и не сдвинулись с места. На них мамины слова не произвели ни малейшего впечатления.

Унижения не забываются. Вмешательство моей матери, хотя и имело временный успех, не смогло скрыть слабости моего положения. Напротив, оно ее только усилило. Другие этого не забудут. Да и я не забывал. Первоначальная радость от игры была приглушена страхом возможного исключения.

Некоторое время так оно и шло. Позже они изобрели кое-что новое. Просто при выборе предпочтение отдавалось намного худшим игрокам, так что я оставался последним, смущенным и пристыженным между уже набранными командами.

— Ну ладно, можешь сыграть разок, — великодушно говорил наконец капитан одной команды, а все окружавшие его игроки в это время потешались над моим смущением. Их издевательские ухмылки заставляли меня опускать глаза, и я, с трудом удерживая слезы, плелся на место, которое мне указывали.

— Ты играешь правого защитника, — говорит капитан.

— Хорошо, — говорю я и становлюсь справа.

— Ты что здесь делаешь? — Парень, стоящий в воротах, удивлен, откуда я тут взялся.

— Я правый защитник, — говорю я.

— Что? — спрашивает он. — Убирайся к черту, мотай отсюда.

Он складывает ладони рупором у рта и орет:

— Ты кого мне прислал? Не нужен мне этот хиляк.

— Почему? — кричит в ответ другой капитан.

— Защитник должен стоять, как стена, — отзывается первый. — Как скала весом с тонну. Его раздавят, как блоху, если он едва держится на ногах.

— Ну и что?

— А у этой блохи никакого веса.

— Но он здорово бегает и хорошо бьет.

— Мне нужен такой, чтобы весил тонну. А этот будет прыгать у моих ворот, как блоха. Если он умеет бегать, ставь его в нападение.

Остальные парни слышат этот разговор, каждый уже занял свое место, арбитр ждет со свистком во рту, один я неуверенно перебегаю с места на место.

— Наши все в сборе, — кричит парень, возглавляющий группу нападения. — Он мне совсем без надобности, тем более послезавтра матч, в нападение больше никого не берем. Пусть играет правым в полузащите, поменяйся с ним, Том. (Странно, что я запомнил имя.)