Читать книгу "Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт"

– Клянусь памятью отца моего, ты прав, – отвечал сарацин, которого замечания христианина нисколько не оскорбили. – Хотя пророк, да будет благословенно его имя, и поселил в нас семена лучшей веры, нежели та, которой предки наши научились в стенах очарованного замка Тугрута, мы не можем так скоро забыть предания старых времен, не можем забыть и духов, от которых ведем свое происхождение. Мы верим, что они не преданы вечному проклятию, им предстоят испытания, после которых они получат прощение или наказание. Впрочем, мы предоставляем разбирать это имамам и муллам. Скажу только, что знания, почерпнутые нами в Коране, не могли полностью исключить наше уважение к этим духам, и что в песнях наших гор до сих пор воспевается старая вера наших предков.

При этих словах он запел стансы, склад и смысл которых казались отголоском древних времен; по-видимому, они были сложены одним из почитателей злого духа Аримана:

Ариман

О ты, кого Ирак считает

Источником всех зол и бед,

Наш мрачный Ариман, боготворимый мною!

Напрасно взор я простираю

От запада к восточным странам:

Во всей Вселенной не встречаю

Могущественней и сильней тебя!

Среди степей бесплодных

Добра верховный властелин

Захочет источить поток воды,

Чтоб жажду путника усталого

Целебной влагой утолить,

Но ты лишь повелишь, и волны

Разрушат вмиг его.

Он слово изречет, и расцветут сады

В степи пустынной, дикой, и от них

До облаков поднимется душистый аромат.

Но в силах кто сдержать все зло,

Чуму, горячку, что от стрел твоих

Убийственных повсюду, преград не зная,

Разносятся, пощады не давая.

Владычество твое в сердцах людей.

Пускай они перед другими алтарями

Склоняются поникшею главой,

Во прах унижения, смиренно!

Хоть ужас ты внушаешь, грозный Ариман,

Но тайным помыслом к тебе взывают.

Все чада праха преданы тебе.

Не гром ли звук твоих речей?

Не бурей ли облекся ты, как маги

О том оповестили миру?

Душа твоя питается ли гневом,

Иль местью лютою она жива?

Когтями ль ты впиваешься в добычу,

Или дыханием тлетворным ее разишь?

В природе ли самой ты почерпаешь

Великое могущество свое?

Ты можешь ли чистейшие струи

В болото смрадное мгновенно превратить?

Напрасно мы в борьбе бессильной

Тобою посланные беды

Стараемся предвидеть иль отстранить.

Издавна ты царствуешь над нами,

Ты наш кумир и наше сердце – твой алтарь;

Оно тобою бьется, тобой живет.

Все помыслы тебе приносят дань,

Твое могущество известно всем,

Кто ведал ненависть и месть,

Любви и честолюбия отраву.

Когда в юдоли сей плачевной

Нам заблестит отрады луч

И сладостным своим теплом

Все горести и муки отгоняет,

Мы трепетать должны – твой взор

Тлетворный не выносит счастья,

И радость – нам предвестник верный горя.

О, грозный Ариман! Ты правишь

Судьбой людей от колыбели до могилы,

Страданья их – дары твоих щедрот.

Скажи же мне, великий дух,

Могущество твое должно ли

Сопровождать нас и за дверью гроба

И там нас подавлять навеки?

Быть может, строки эти были сложены одним из языческих философов, не озаренным светом истинной веры, видевшим в сказочном божестве Аримане лишь преобладание физического и нравственного зла. Но пропетые человеком, гордившимся своим происхождением от сатаны, они произвели совершенно иное впечатление на рыцаря Спящего Барса, они казались ему похвалой нечистому духу. Слыша страшные слова в той самой пустыне, где сам сатана поклонился Сыну Божию, потребовав сначала от него поклонения, рыцарь раздумывал, должен ли он при расставании с сарацином ограничиться изъявлением своего презрения, или же, по данному обету крестоносца, он должен сразиться с неверным и оставить его труп в пустыне на съедение хищным зверям. Но прежде, чем он успел принять решение, неожиданное происшествие привлекло его внимание.

День клонился к вечеру, но сумерки еще не наступили, так что рыцарь увидел странное существо громадного роста, пристально глядевшее на него. Ловко пробираясь между кустарниками, оно поднималось на скалу; странная одежда, придававшая ему вид дикаря, заставила рыцаря вспомнить изображения фавнов и сильванов, виденных им в древних храмах Рима. Как суеверный шотландец, нимало не сомневавшийся в подлинном существовании языческих богов, он приписал появление этого духа действию гимна, пропетого сарацином.

– Что же, – подумал храбрый сэр Кеннет, – чтоб они сгинули, демон и его приспешники!

Но двух противников, с которыми ему пришлось бы бороться, он решил не предупреждать о своем нападении, что, конечно, сделал бы, если бы имел дело с одним врагом. Он схватил секиру и готовился уже было сильным ударом раздробить череп сарацину, который жизнью заплатил бы за пение персидских стихов, но неожиданное обстоятельство избавило рыцаря от вечного пятна на его совести. Привидение, на которое внимательно устремлены были его глаза, желая усладить их путь, казалось, скрывалось от них за высокими скалами, пользуясь для этого любыми возвышениями на своем пути, с удивительной ловкостью преодолевая трудности. Когда сарацин закончил свою песнь, это странное существо, одетое в козью шкуру, внезапно вышло из своей западни, стало среди дороги и, схватив обеими руками узды коня сарацина, заставило попятиться его лошадь. Благородный арабский конь, будучи не в силах противиться неожиданному нападению незнакомца, надавившего на него удилами, которые по восточному обычаю состояли из железного кольца, приподнялся на дыбы и упал на опрокинутого им всадника. Только быстро отскочив в сторону, спасся сарацин от верной погибели.

Противник его, выпустив вожжи, бросился на лежащего сарацина, схватил его за горло и, несмотря на молодость и силу эмира, смял его под собой, стиснув своими длинными руками руки пленника.

– Хамако! – вскричал эмир полусмеясь, полусердито. – Пусти меня, глупый! Хамако, ты переступил границу дозволенного. Говорят тебе, пусти меня, не то я тебя проколю кинжалом.

– Кинжалом? Неверная собака! – отвечало существо в козьей шкуре. – Возьми, достань его, если можешь! – и, схватив из рук его кинжал, оно махало им над его головой.

– Помогите! Назареянин, на помощь! – вскричал сарацин, уже по-настоящему испугавшись. – Сюда, или Хамако убьет меня!

– Убить тебя! – повторил житель пустыни. – Ты, действительно, заслуживаешь смерти за свои богохульные песни. Мало того что ты осмелился петь их в честь твоего пророка, предтечи сатаны, ты пел гимн Ариману, виновнику зла.