Читать книгу "Весна варваров - Йонас Люшер"

Санфорд вовсе не выказал разочарования. Напротив, он впал в эйфорию. Заглядывал через щели в темные ходы, спешил от провала к провалу и заставлял изнуренного Прейзинга взбираться на четвереньках по насыпям вокруг дворов, ложиться ничком и вглядываться в глинистые ямы, где будто бы открываются ниши и комнаты, а сам без умолку излагал про берберские кланы, некогда населявшие те глиняные жилища. Вот они, отдельные кухонные ниши, для каждой женщины клана своя, вот комната для мужчин, а вот помещение для скота. При этом он неустанно щелкал камерой и просил Прейзинга подстраховать его, держа за ремень, чтобы найти лучший ракурс для съемки и пониже наклониться над стеной двора.

Что ж, пришлось ему ухватить англичанина за липкий ремень: тот, напирая животом на осыпающийся край земляного вала, с риском для жизни тянулся вперед, а Прейзинг столь же завороженно, сколь и негодующе пялился на его совершенно безволосый и тощий, поразительно бледный зад, который сантиметр за сантиметром выпрастывался из походных штанов. И вот, глядя на полуобнаженную задницу этого мужа, он волей-неволей представил себе ягодицы Пиппы. За этим занятием у него едва не закружилась голова, ибо кровь прилила к его чреслам — и оттого, что воображение рисовало ему ягодицы учительницы английского очень даже ладными (а ведь рядом муж!), и оттого, что напряжение при попытке удержать социолога привело к задержке дыхания и напомнило ощущение от занятий гимнастикой с шестом для лазанья, но главное — оттого, что оголившаяся под североафриканским солнцем мужская задница не оставила его совсем равнодушным. Эти непривычные и противоречивые ощущения усилились, когда он осознал, что все это происходит на глазах у людей из тунисской госбезопасности, оснащенных биноклями, и уж тут усиленное пыхтение его попутчика с фотокамерой взревело ураганом у него в ушах.

На обратном пути разговаривали мало. Недалеко от отеля обогнали какого-то местного: в майке «Манчестер Юнайтед» с номером 8 и фамилией Руни на спине, тот вел под уздцы великолепно наряженного верблюда. «Для моей невестки, — пояснил Санфорд. — К алтарю она поедет верхом». — «На верблюде?» — удивился Прейзинг. — «Да, верхом на верблюде».

IV

Вопреки чаяниям, возвращение в отель оказалось бесславным. Саида при виде Прейзинга, кажется, вовсе не испытала облегчения.

На счастье, она усердно занималась подготовкой к свадебному пиршеству и смогла уделить ему лишь минутку-другую. Но и того хватило, чтобы Прейзинга окончательно посрамить. Посрамить и лишить иллюзий, ибо Саида, отвергнув его робкую попытку сослаться на Санфорда, четко объяснила, что несолидное его поведение принесло ей не столько беспокойство о нем, сколько кучу неприятностей, но самое главное — она старательно подчеркивала и колола ему глаза тем, что и само его пребывание здесь, и все здешнее гостеприимство есть не что иное, как статья бюджета, и тут налицо значительный перерасход. А еще дала понять, что дочь Слима Малука всегда может попросить об услуге органы государственной безопасности, но подобные услуги в итоге небезвозмездны, даже наоборот: их нельзя оплатить чистой монетой, зато они на долгое время обязывают к оказанию ответных услуг в виде какой-нибудь эдакой помощи, то есть процентная ставка всегда непомерно высока.

Проклиная Продановича, бывшего специалиста-метролога, который, собственно, и загнал его в этот угол, Прейзинг пытался прокрасться домой на значительном расстоянии от бывшего чемпиона мира по плаванию, а тот в тенечке у стены играл с худющей борзой и четырьмя ее резвыми щенками, в отместку демонстративно не обращая на Прейзинга никакого внимания.

— Приняв освежающий душ — впрочем, далеко не такой холодный, каким меня только что окатила Саида, — я взял своего Мессади, да кувшин лимонной воды, да корзиночку фиников и полез по ступеням на «террасу бея», где нашел Пиппу, погруженную в изучение какого-то листка бумаги. При виде меня она вроде бы очень обрадовалась. Только что сюда заходил Санфорд и, по ее словам, с восторгом отзывался о нашей поездке. Как она рада, что я езжу с ним вместе на экскурсии и немножечко за ним приглядываю, ведь ее мужу отчасти свойственно легкомыслие. Уж не знаю, справился ли я с задачей настолько, чтобы заслужить ее одобрение. По-моему, ни от каких легкомысленных поступков мне уберечь его не удалось. Правда, я подстраховал Санфорда на земляном валу, держа за ремень, пока он фотографировал.

Пиппа предложила мне присесть рядом с нею; я поинтересовался, как она провела день. Показывая зажатый в руке листок, она рассказала, как пыталась выучить наизусть вот это стихотворение. Вечером она собирается зачитать его на свадьбе, таков ее вклад в предстоящее мероприятие, но учить стихи ей становится все труднее, и это, видимо, возрастное. «Увы, увы!» — не приняла она мою попытку увещевания. Это-де за пределами ее возможностей, и никакие любезные слова тут не помогут, раньше она на удивление легко учила стихи наизусть и с той же легкостью читала их на публике, а теперь уже редко способна на такой поступок, да и вообще у нее сложилось впечатление, что теперь редко бывают такие минуты, когда чтение стихов уместно. С ее наблюдением я тотчас готов был согласиться. «Однако, — все же заметил я, — с этим следует решительно бороться. Поэзия и публичное чтение стихов очень важны, лишь так человек становится истинно человеком».

Следовать за ходом моей мысли столь далеко Пиппа была не готова, но зато вспомнила некоего обреченного на смерть американского философа (увы, имя его я позабыл), который описал дар чтения стихов такими странными, но, как казалось нам с Пиппой, меткими словами: «to be able to rattle off some old chestnuts» — «умение потрещать старыми каштанами». Притом «rattle off» означает «трещать» в смысле «быстро говорить», но заодно напоминает мягкое постукивание, треск, какой издают каштаны, если потрясти их между двумя ладонями. Как сказала Пиппа, образ удачен во многих отношениях, ведь «треск» не отменяет того, что ты понимаешь, как нелепо иметь про запас стишок на любой случай, а сами каштаны явно указывают на осень жизни, которую и переживал философ, чье имя выпало у меня из памяти, когда писал эти строки, зная о смертельном диагнозе. Конечно, чтение стихов вслух соотносится скорее с осенью жизни, нежели с цветением юности. Тяжко вздохнув, она устремила меланхоличный взгляд вниз, на пальмовое море у нас под ногами.

Я искренне пожалел Пиппу, переживающую осень жизни лишь из-за того, что ее сын намерен вступить в брак. Но надо признать: эти молодые люди обладали особым талантом внушить тебе сознание того, что ты старик.

И дело не в том, что сами они выглядели до неприличия молодо, тут Прейзинг заблуждался. И не в густых шевелюрах, не в плоских животиках, не в узких бедрах. И даже не в развязных манерах, шумном их поведении, игривости их жестов, иронических нотках, сопровождающих любое их высказывание. А в том дело, что им удавалось выдавать за правду ту игру, которую они разыгрывали. Удавалось, разумеется, лишь потому, что та игра обладала безмерным могуществом. И сила той игры была в деньгах, в чудовищных суммах, которыми они оперировали изо дня в день, в непристойных их окладах. Как же можно обращать в игру то, что имеет решающее значение для общества?