Читать книгу "Океан Безмолвия - Катя Миллэй"

Я больше не хочу просыпаться.

Вот и второй школьный понедельник позади. Казалось бы, за целый день эмоционального напряжения я должна выдохнуться, но, по-видимому, выдохлась я не до конца: никак не могу заснуть. Уже два часа лежу в постели, знаю, что сейчас за полночь, но точное время сказать не могу, с кровати часов не видно. Подумываю о том, чтобы взять толстую тетрадь, что прячу под матрасом. Сую под него руку, трогаю тетрадь. Свои три с половиной страницы я исписала, изложила все как есть, до единого слова, но сна по-прежнему ни в одном глазу. Можно, конечно, снова пописать, в какой-то степени это поможет, но не принесет того опустошающего изнурения, в котором нуждается мой организм. Я убираю руку из-под матраса и кладу на живот, сжимая и разжимая кулак в такт своему дыханию.

Дождь, я слышу, немного стих. Я откидываю одеяло и выглядываю в свое окно, выходящее на задний двор. Слишком темно, невозможно понять, моросит ли еще. Иду в переднюю часть дома, всматриваюсь в луч, отбрасываемый стоящим поблизости уличным фонарем. В желтом сиянии, отражающемся от мокрого тротуара, не видно падающих капель. Возвращаясь в спальню, на ходу снимаю свою импровизированную пижаму. Последние дни я только и мечтала, как бы отправиться на пробежку, бежать и бежать, вбивая свою агрессию в тротуар, оставляя ее за спиной. Эта мысль меня пьянит. В считаные секунды я натягиваю шорты и футболку, надеваю кеды. Мои ноги снова меня любят. Смотрю на часы: 12.30. Цепляю на пояс баллончик с перцовым аэрозолем, в правую руку беру куботан[2]с ключами, хотя бегать с ним чертовски противно. Это — моя страховка. Зажатая в руке иллюзорная гарантия безопасности. Гарантия безопасности, которой не существует.

Я запираю за собой дверь и сразу пускаюсь бегом. По подъездной аллее выбегаю на залитую дождем улицу. Заставляю себя бежать трусцой, но это нелегко. Мне хочется нестись во весь опор, мчаться так, чтоб перехватывало дыхание, чтоб весь кислород в мире не смог вернуть меня к жизни. Влажность бешеная, да еще вкупе с жарой уходящего лета, но мне наплевать. Ну да, вспотею чуть больше обычного, но это ерунда. С каждой каплей пота из меня выхолащивается стресс, а вместе с ним тревога и энергия. Это значит, что я смогу провалиться в сон сегодня ночью, или утром, или когда там я доползу до постели. Может, не усну до школы, а потом весь день буду спать на ходу. Тем лучше.

Ноги не повинуются мне и буквально через несколько секунд сами собой срываются на быстрый бег. Позже они возненавидят меня, но это того стоит. Я привыкла бегать быстро, на длинные дистанции. Жаль, что передо мной не длинное прямое шоссе. Тогда бы можно было бежать и бежать, никуда не сворачивая, ни о чем не думая, не принимая никаких решений. Я сворачиваю направо, бездумно подчиняясь собственным ногам. Не обращаю внимания ни на дома, ни на машины. Мое тело, моя душа истосковались по бегу за последние две недели: сначала переезд к Марго и связанные с этим треволнения, потом — каждый вечер проливной дождь, приходилось сидеть дома. Если другого выхода нет — если придется ждать до ночи, пока погода прояснится, — значит, я буду бегать по ночам. Но больше так долго обходиться без пробежек я не стану.

Когда я в самый первый раз отправилась на пробежку, все кончилось тем, что меня стошнило на мои спортивные тапочки. Это был один из самых лучших вечеров в моей жизни. Начиналось все по-другому. Началось все с перепалок между моими родителями. А я слушала, как они ругаются из-за меня. Сидела в той своей комнате, сидела в той своей комнате, сидела в той своей комнате на одеяле, точно таком, под которым сплю здесь. Я сидела в той комнате, пока сидеть там стало невыносимо. Я больше не могла находиться в том доме, слушая, как родители раз за разом ссорятся из-за меня. Папа спрашивал маму, почему она продолжает винить себя. Мама спрашивала папу, почему его это не волнует. Папа отвечал, что убит горем, но не видит смысла тонуть в нем. А мама заявляла, что, пока я не оправлюсь от горя, она тоже не успокоится. И так изо дня в день, всегда одно и то же, до бесконечности.

Было девять вечера, из обуви на глаза мне попались теннисные тапочки. Я сунула в них ноги, без носков, бегом спустилась по лестнице, распахнула дверь, закрыть ее за собой не удосужилась. В буквальном смысле сбежала из дому, так вот наивно, по-простому. Я бежала, бежала, бежала. Пустилась с места в карьер и помчалась. Без разминки, без разогрева. Мчалась куда глаза глядят. Лишь бы убежать.

Не знаю, сколько я пробежала в тот вечер, наверно, не очень много. Остановилась, когда стала задыхаться. Легкие болели, живот сводило. Меня стошнило прямо там, где я стояла. И это было потрясающе. Своего рода катарсис. Одновременно гибель и возрождение. Полный кайф. Я села на землю и расплакалась. Некрасиво так, отвратительно. Хватала ртом воздух, издавая чудовищные хрипы. Потом поднялась и пошла домой.

С тех пор я бегала каждый вечер. Научилась контролировать себя, разогреваться и постепенно набирать темп, но в итоге всегда изматывала себя до предела — бежала слишком быстро, слишком долго. Мой психотерапевт сказал родителям, что мне это на пользу. Может быть, не рвота, но бег вообще. Оздоровляющий выплеск энергии. Моим родителям нравится слово «оздоровляющий».

Папа пытался бегать со мной раз или два. Пытался, бегал. Но я под него не подстраивалась, а он не мог за мной угнаться. Не думаю, что изматывание себя до полусмерти нравилось ему так, как мне. Я бегала лишь затем, чтобы выжать из себя все соки, чтобы не оставалось сил на сожаление, на страх, на воспоминания. Теперь для полного изнеможения мне нужно потратить куда больше сил. С каждым днем я бегаю все дольше, ибо становится все труднее достичь состояния отупляющей усталости, которое я люблю: если уж бегаю, то обязательно на износ, чтобы возникло ощущение, будто меня выкрутили, выжали, как лимон. И пока этот трюк мне удается. На сегодняшний день бег — единственное лечение, которое я принимаю.

Легкие в порядке, но живот сводит. За последнее время я немного утратила форму, так что, надеюсь, после пробежки быстро отключусь. С каждым ударом ноги о тротуар я выбиваю всякую дрянь из головы, пока она не становится восхитительно пустой. Днем, когда способность мыслить вернется, голова снова заполнится этой дрянью, но сейчас она пуста, и этого вполне достаточно. Иссякли остатки сил и адреналина, а вместе с ними и мысли. Осталось лишь хорошо знакомое чувство тошноты. Я замедляю бег, потом перехожу на шаг, надеясь, что желудок успокоится. Не успокаивается.

Ноги останавливаются. Я оглядываю улицу, ища канаву или живую изгородь, куда бы можно опорожнить желудок, и впервые с тех пор, как выскочила из дома, обращаю внимание на местность. На этой улице я никогда не бывала. Не знаю, далеко ли убежала, но место незнакомое. Час поздний. Почти все дома окутаны мраком. Дыхание вновь быстро учащается. Я пытаюсь дышать медленнее. Бросаюсь к ближайшей изгороди, чтобы сплюнуть. Врезаюсь в нее, не рассчитав расстояние. Шипы. Ну конечно. Час от часу не легче. При малейшем моем движении шипы впиваются в ноги, но мне некогда их вытаскивать: я давлюсь рвотой. Наконец желудок опорожнен, и я выбираюсь из изгороди — осторожно, чтобы не пораниться еще больше. Увы, теперь уж поздно осторожничать. Из царапин на икрах проступает кровь. Но это не самое страшное.