Читать книгу "Биробиджан - земля обетованная - Александр Мелихов"

Однако к мудрому совету прислушались не сразу и не в достаточной степени: в 1923 году в украинском госаппарате украинцев было 14 процентов, русских 37 процентов, евреев 40 процентов (это превосходило незримую процентную норму даже страшно сказать, во сколько раз). В коллегиях республиканских наркоматов была сходная картина: украинцы — 12 процентов, русские — 47, евреи — 26. Будущее тоже не сулило ничего хорошего: среди слушателей Коммунистического университета в Харькове, который какое-то время был столицей Украины, евреи составляли 41 процент, русские 30 процентов, а украинцы всего лишь 23 процента. Тем не менее украинизация уже к 1926 году принесла заметные плоды: по словам генерального секретаря ЦК КП(б)У Л. М. Кагановича, в коллегиях республиканских наркоматов украинцы теперь были представлены 38 процентами, русские 35, а евреи уже только 18. Но, судя по всему, и этого притока украинцев и русских было недостаточно, чтобы нейтрализовать впечатление, производимое главой республики Лазарем Моисеевичем Кагановичем. Однако власть все-таки старалась: в Коммунистическом университете доля евреев снизилась до 11 процентов, а доля украинцев поднялась вдвое — до 46 процентов; русские же усилились незначительно — до 35 процентов. За эти годы и присутствие украинцев в коммунистической партии возросло примерно до той же цифры — с 33 до 47 процентов.

В Белоруссии «коренизация» протекала гораздо более вяло. К тому же, в отличие от Украины, где украинский язык с 1 августа 1923 года был объявлен основным, в Белоруссии в 1924 году было подтверждено равноправие четырех языков: белорусского, русского, еврейского и польского (как только они там выкручивались хотя бы чисто технически?..). В компартии же Белоруссии евреи в 1926 году составляли почти четверть, а в высшем законодательном органе ЦИК БССР их число с 1925 по 1929 год даже возросло с 14 до 20,7 процента.

«Коренизация» являлась лишь одной из компонент общего процесса «нормализации» евреев, доведения их доли в органах власти до какой-то более терпимой процентной нормы. Но трудно даже сказать, какой должна была бы сделаться эта норма, чтобы совсем не вызывать раздражения: народное сознание слишком уж склонно рассматривать достижения чужаков внутри своей страны через увеличительное стекло, а их лишения — через уменьшительное.

Солженицын стремится быть предельно обоесторонним рупором народной совести и положение еврейской «неначальствующей» массы он живописует самыми безрадостными красками: «„Еврейская трибуна“ приводит доклад уполномоченного о поездке в 1923 по городам и местечкам юго-западного края России: „Материальное положение местечек и городов в сущности безвыходное. Наиболее приспособляющиеся и живые элементы большею частью выехали и разбрелись, на местах остались главным образом многосемейные, пожилые, сросшиеся со своими насиженными местами. Но заработков нет… Местечки, поражавшие раньше обилием лавчонок, поражают теперь, наоборот, отсутствием их и бестоварьем“». — Чем же живет население, «без работы, без торговли, без запасов? — …большая масса живет Америкой… слухами об Америке, надеждами на Америку… И действительно, значительная часть живет на счет Америки — на деньги и посылки американских родных и американских благотворительных обществ».

Правда, те, кто обладал капиталом и энергией, прорывались в большие города, вызывая дополнительное раздражение уже в качестве противостоящей большевизму силы — в качестве нэпманов: цифры Солженицын приводит и верные, и впечатляющие. Однако…

«Однако с конца НЭПа по евреям, более всего и занятым финансами, торговлей и ремеслами, прокатились противокапиталистические мероприятия советской власти. Теперь многие из них переходили в „совторгслужащие“ — по тем же самым финансам, кредиту и торговле. Катил на частную торговлю вал конфискаций и ограблений — отнятие и товаров и домов, зачисление в отверженных „лишенцев“ (лишенных прав). Часть евреев-торговцев, стремясь избежать дискриминационного, постоянно возраставшего налогообложения, декларировала себя при переписи как не имеющих определенных занятий. Тем не менее в начале 30-х при вымогании золота и драгоценностей в маленьких городах и местечках через застенки ГПУ практически проходило все мужское еврейское население. И в страшных снах не могли бы представить такое еврейские торговцы при царе. Многие еврейские семьи, чтобы избавиться от статуса „лишенцев“, переселялись из местечек в большие города. В 1930 в местечках осталось менее одной пятой еврейского населения СССР.

Социально-экономические эксперименты советской власти, национализации и социализации разного рода не только не пощадили среднюю буржуазию, но и ударили по источникам существования мелких лавочников и ремесленников. В местечках нечем торговать и некому продавать; торговцы принуждены были свои лавочки закрыть, — как вследствие отсутствия оборотных средств, так и вследствие чрезвычайных налогов; наиболее здоровые и работоспособные рассосались, а оставшаяся масса толчется бессмысленно по полуразрушенным улицам, попрошайничает, громко жалуется на свою судьбу, на людей, на бога».

И это была «выигравшая сторона»…

Тем не менее даже на этом фоне Солженицын изображает попытки «советских властей» пересадить евреев «на землю» вполне иронически.

«А еще из излюбленных советских идей 20-х годов, — не столько еврейской идеей, сколько намеченной для евреев, — была еврейская земельная колонизация. Мол, всю свою историю рассеяния лишенные возможности быть земледельцами, и лишь по проклятой вынужденности занимаясь ростовщичеством, коммерцией и торговлей, — наконец-то евреи осядут на земле, отрекутся от вредных привычек прошлого и своим производительным трудом, под советским небом, развеют недоброжелательные о себе легенды!

Советские власти обратились к идее еврейской колонизации отчасти по производственным соображениям, но больше по политическим: вызвать с Запада волну симпатии и, еще важней, большой денежной помощи… К осени 1924 был создан правительственный Комитет по Землеустройству Евреев Трудящихся (КомЗЕТ), впримык к нему — ОЗЕТ (Всесоюзное добровольное Общество по Землеустройству Евреев Трудящихся). (Помню, в 1927–1928 — нас, малых школьников, всех сплошь заставляли вступать и платить — просить у родителей, приносить из дому — членские взносы в ОДД, Общество Друзей Детей, и… в ОЗЕТ.) Во многих странах мира создавались вспомогательные ОЗЕТу организации.

Сразу было понято и учтено: „Помощь советской власти… переходу [еврейской бедноты] на землю“ — это „явление международного значения“: по ней заграничные рабочие судят о „мощи и прочности советской власти“. В развитии замысла активно участвовал и финансово поддержал мощный американский „Джойнт“[5]».

«Мировая еврейская общественность взбудоражилась радостной надеждой на реабилитацию еврейского земледельческого труда. В сентябре 1925 общегерманский съезд еврейской буржуазии под председательством директора германского государственного банка Ялмара Шахта принимал решение о поддержке. Леон Блюм во Франции создал „Еврейский конструктивный фонд“, и тот слал новым еврейским поселенцам тракторы. В Нью-Йорке создалось „Общество помощи еврейскому земледелию в СССР“. По многим странам мира, вплоть до Южной Африки, собирали деньги для еврейского земледелия, делали взносы социал-демократы, анархисты, пишут — и простые рабочие. — А когда редактор американского журнала „Морнинг журналь“ Фишман поставил, как и многие другие, вопрос: „этично ли со стороны русского еврейства воспользоваться для своей колонизации экспроприированной землей“,а „Джуиш кроникл“ еще напомнила, что из бывших-то владельцев большинство заключено в тюрьмы, расстреляно или сослано, — им ответил сам Луи Маршалл, крупный американский юрист, председатель мирового „Джойнта“: он признавал благодетельное право революционных конфискаций»[6].