Читать книгу "Недостойный - Александр Максик"

Гилад

Школьные автобусы походили на те, что останавливаются перед Трокадеро, изрыгая на эспланаду туристов. Здоровые такие, с удобными откидывающимися сиденьями. Целый парк автобусов. Школа придумала автобусные стоянки, определенные места в каждом округе, где вас подбирают автобусы. В первый школьный день по всему городу нервничающие родители стояли на тротуарах, держа за руки своих детей и дожидаясь автобусов.

В то первое утро я ждал один, очень уверенный в себе, и когда автобус подошел, поднялся в него и обнаружил, что он набит американцами. Не представляю, почему меня это изумило. Ситуация всегда повторялась, где бы я ни жил. Я столько времени провел в городе самостоятельно, общаясь по-французски, что совершенно забыл, в какой школе буду учиться.

Обычно из аэропорта нас сразу везли в огороженный поселок, где, мы знали, будет приветствие от посольства, вечеринка у соседей, разъяснение насчет школы. Я ни на минуту не мог забыть, что иностранец, поэтому меня везде возят, изолируют. Я испытал жуткий шок, когда поднялся в автобус и увидел этих детей — в той самой одежде, говорящих на том самом языке.

Бейсболки, развернутые козырьком назад, «никсовские» майки и так далее. Обычное американское дерьмо. Я отыскал себе место и, прислонившись головой к стеклу, слушал все те же разговоры.

Откуда ты? А где ты жила до этого? Ты говоришь по-французски? Нравится тебе здесь? Ты знаешь Джона? Ты познакомилась с Келли? Как прошло лето? Ты видел Джулию? Бен такой симпатичный. И так далее и так далее.

Я сразу устал от этого. Здесь было еще хуже, пока мы ехали через город, собирая по пути других школьников. Мне не хотелось иметь с ними ничего общего. Я хотел еще больше узнать Париж, обзавестись друзьями-парижанами, сбежать из этого мира. Впервые в жизни я был уверен, что сумею стать местным, сумею раствориться в этом городе, сумею незамеченным передвигаться по улицам, а это — международная школа, автобус — очередной американский ярлык.

Одна сторона школьной ограды представляла собой черные металлические ворота. Мы свернули на парковку и пристроились за другими автобусами, которые останавливались у тротуара, чтобы высадить учащихся.

Можно было представить, что Международная французская школа окажется ансамблем из красивых зданий, увитых плющом, лужаек и, возможно, готической колокольни. Что-то академическое, величественное, храм науки. Мне рисовалось нечто традиционное, элегантное.

Школа напомнила учреждения по выдаче виз, прививочные центры в Африке, ветшающие больницы. От нее несло бюрократией и рутиной. Поучившись во многих из таких школ, я привык к бурному потоку говорящих по-английски подростков в американской униформе — «Гэп», «Банана рипаблик», «Найк», «Аберкромби-и-Финч» и так далее.

А я был уверен, что эта школа окажется чем-то прекрасным.

В фойе стоял высокий мужчина с забранными в хвост седыми волосами и в очках и громко руководил движением:

— Пожалуйста, проходите по коридору в актовый зал. Не спешите искать свои шкафчики, просто пройдите по коридору, найдите себе место и сядьте.

Костюм у него был мятый, и руками он размахивал так, словно разводил по ангарам самолеты.

— Пожалуйста, не останавливайтесь у своих шкафчиков. Идите в актовый зал. Что я только что сказал… Что я только что сказал?

В актовом зале скопление из нескольких сотен стульев спускалось к большой сцене. Я нашел свободное место в проходе. Знакомые между собой школьники обсуждали прошедшее лето, сплетничали, искали в толпе знакомые лица, людей, которым надо улыбнуться, людей, которых надо ненавидеть, и так далее. Повсюду одно и то же представление. Первый день в школе, обычные слухи, обычное деление на группировки.

— Прошу всех сесть. Это не займет много времени. Пожалуйста. Тихо. Все. Все.

Это универсальный язык, которым пользуются директора школ, ректоры. Как бы они ни назывались, те же интонации, тот же ритм, те же техники воздействия. Все. Крохотная пауза. Все. Наверное, это заученный код. Что-то вроде молитвы о тишине. И поразительно, зал стихает.

— Меня зовут Пол Спенсер. Я директор старших классов. Многих из вас я знаю и очень многих — не знаю.

— Как дела, Спенс? — крикнул кто-то с галерки.

Мистер Спенсер улыбнулся:

— Очевидно, кое-кто из вас с энтузиазмом вступает в новый учебный год. Это хорошо. Действительно, хотя меня и зовут мистер Спенсер, в широких кругах я известен как Спенс. Можете называть меня, как вам больше нравится.

Спенс продолжил свою речь. Нас приветствовали, ободряли, информировали, снова приветствовали и ободряли, а затем отпустили на занятия. Про Францию в его выступлении ничего не было. Ничего о городе и его связи со школой или о том, насколько нам повезло здесь находиться, или какая это честь — учиться в таком городе, как Париж. Во вступительной речи ничего не прозвучало о том, каким образом Париж станет неотъемлемой частью нашего образования, о том, каким образом искусство, культура, язык и кухня будут вплетены в наше ежедневное пребывание в Международной французской школе. И именно это больше всего запомнилось мне из того первого утра — приземленность встречи и то, что город, в который я влюбился, был полностью проигнорирован. Город не имел никакого отношения к школе.

МФШ была отдельной страной.

После речи нам дали двадцать минут, чтобы найти наши шкафчики и проверить, реагируют ли замки в шкафчиках на данные нам цифровые комбинации. Я нашел свой, номер 225. Мгновение смотрел в шкафчик, достал из рюкзака несколько ручек и положил на пол шкафчика. Несколько раз глубоко вздохнул, не зная, что делать. Держа правой рукой дверцу, я подвигал ее — открыл и закрыл, открыл и закрыл. Не помню, сколько простоял, но в итоге повернулся и пошел прочь. Я совсем не ориентировался в школе, но шел, словно знал, куда иду. Мне хотелось выбраться на улицу. На меня уже смотрели. Он ни с кем не разговаривает. Он просто пялится в свой шкафчик.

Я вышел на поле за школой — окаймленную высокими тополями широкую зеленую лужайку во всю длину здания. За полем, ближе к школьной столовой, стояло несколько скамеек для пикников.

Одна из них располагалась в стороне, под маленькой сосной. Я сел там, глядя на школу. Сильный ветер раскачивал тополя. Мне нравились эти деревья и то, как они медленно двигаются. Я сидел за столом, пока не услышал звонок — странное электронное воспроизведение звона церковного колокола.

На нем были джинсы и белая рубашка, темные волосы коротко подстрижены. Столы стояли полукругом, его письменный стол находился в передней части классной комнаты. Он сидел на краю стола, держа в руках классический учительский классный журнал — темно-зеленый, на спирали.

Свет не горел. Шторы были раздвинуты, окна распахнуты настежь. В них мне были видны раскачивающиеся тополя.

Он посмотрел на меня и улыбнулся, когда я вошел.

У него были потрясающие зеленые глаза с очень длинными ресницами, придающими ему женственный вид. Щетина за несколько дней и сильный загар. Квадратный подбородок, но круглые, как у мальчишки, щеки. Все его физические черты, казалось, противоречили друг другу. Я не мог сказать, какой он — старый или молодой, высокий или низкий, резкий или мягкий.