Читать книгу "Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев"

Еще одно отличие войск от учебки было в том, что в войсках большое значение имело землячество. Даже не землячество, а принадлежность к национальности. В войсках азербайджанцы поддерживали азербайджанцев, казахи – казахов, кавказцы – кавказцев, причем сначала свою народность, а потом других, к примеру, кабардинцы сначала помогали кабардинцам, а потом всем остальным представителям народов Северного Кавказа – ингушам, аварцам, лезгинам, балкарцам и другим.

Поэтому в войсках не было дедовщины как таковой, потому что если в роте командовали «деды»-кавказцы, то они прикрывали и не давали в обиду своих земляков независимо от пройденного срока службы, и часто кавказец через полгода службы уже гонял славянина или азиата, отслуживших намного больше его. В нашей роте в мое время командовали всем чеченцы. Их прибыло в наш полк в 1984 году очень много, и через год они взяли лидерские позиции почти в каждой роте. К тому же на Кавказе в те времена было хорошим тоном бегать от службы в Советской армии, и почти всех призывников забирали служить насильственно с помощью милиции и военкомата. Пока милиция отлавливала призывников на Кавказе, почти всем будущим солдатам переваливало за 20 лет. Были и такие кавказцы, которым было по 25–27 лет, т. е. мужики, а не пацаны вовсе, и, конечно, они были здоровее, жестче тех парней, которые в армию пошли сразу после десятого класса средней школы. Уже после армии я узнал от сослуживцев, что власть в нашем полку после чеченцев взяли казахи. Тоже в основном за счет численного превосходства. Целый эшелон из Казахстана пришел осенью 1986 года. А осенью 1987 года, говорят, была жуткая драка в полку, но так как основное число чеченцев-«дедов» к тому времени уволилось в запас, то казахи, призывом на год позже меня, в кровавой драке захватили все каптерки в ротах. А каптерки-кладовки – это стратегически важные места, потому что являются частью свободы для солдата. Данные каптерки закрывались на ключ, и в них можно было собираться землякам, чтобы что-нибудь обсудить, жарить ночами картошку, хранить деньги и ценные вещи, делать дембельские альбомы и даже отсыпаться иногда днями, спрятавшись между барахлом на верхних полках стеллажей.

Если говорят, что армия – это школа жизни, то в первую очередь это школа, где понимаешь, что полностью доверять можно только самому себе. В войсках мне пришлось с первых дней постоянно драться, ибо многие пытались меня заставить делать за них работу, так как работать в армии непрестижно, а дембелям и «дедам» – вообще западло. Командовать мною как «духом» хотели поначалу все – от сослуживцев моего срока призыва до дембелей. В тяжелых армейских условиях я считал каждый день, радовался его завершению, зачеркивал его в маленьком календарике и торопил время, торопил свою жизнь, молодую и здоровую. Помню, что отмечал ручкой в календарике пройденный день, зачеркивая его одной наклонной чертой. А те дни, когда у меня были драки, и не просто словесная перепалка, а махание кулаками и ногами, я зачеркивал крестиком. Так вот, первые два месяца у меня драки были по пять дней в неделю, несмотря на то что я по жизни не люблю конфликтов, ругани и даже матерщинных слов, так как не перевариваю с детства злобы людской в любом ее проявлении. Но пришлось передраться почти со всеми в нашей роте. В основном это были мелкие стычки с сослуживцами, отпахавшими 1–1,5 года. Но были и серьезные драки. К примеру, в первые же дни ко мне начал докапываться один ингуш, Секалов, прослуживший 1,5 года, но чувствовавший себя как дембель, так как чеченцы и родственные им по крови ингуши держали верх в нашей роте. Секалову было 22–23 года, роста он был моего, но весом под 90 килограммов. Мне же тогда только исполнилось 18 лет и, как уже было сказано, я весил всего 63 килограмма. Худоба и страхота. Вся рота в тот день заступила в наряд по столовой. Я получил приказ вместе с отделением мыть полы в столовой. У меня к тому времени уже выработался личный принцип поведения. Он заключался в том, что я был готов выполнять приказы по любой работе от командиров, если это соответствовало Уставу, который я обязывался чтить при присяге. Но я не делал ничего личного за кого-то (постирать ему одежду, почистить сапоги, пришить воротничок, принести ему ложку и т. п.), а также по этому принципу я не исполнял распоряжения от рядовых, т. е. равных мне по званию, несмотря на их продолжительность службы. Этот принцип и приводил к постоянным стычкам с «черпаками», «дедами» и дембелями, но это была моя вера и за нее я мог на многое пойти. А отступление от этого принципа, по моему тогдашнему менталитету, означало унижение.

В тот злополучный день Секалов получил приказ офицера мыть в столовой во время дежурства посуду – чашки, ложки, кастрюли, стаканы. Как правило, «деды» сразу не противились приказу, полученному от офицеров, потому что это могло привести к «губе», задержке в войсках при увольнении в запас, отправке домой последним этапом и даже к дисбату – армейской тюрьме за колючей проволокой, где, по слухам, ломали всех и делали рабами. Однажды я был свидетелем того, как к нам в роту прислали солдата, который провел два года в дисбате. Этот несчастный попал в дисбат за драку с офицером за три месяца до своего дембеля. Было жалко смотреть на этого когда-то грозного, по рассказам сослуживцев, «деда». После дисбата этот парень делал все. На строевом плацу при всем полку, когда его вызвали на середину плаца, он быстро побежал бегом из строя к офицеру. Почти все солдаты тогда с ухмылкой и презрением на него смотрели, так как, по понятиям, солдат не должен так пресмыкаться перед офицером. Но пробывший в дисбате, видимо, думал только об одном – как бы быстрее покинуть ряды доблестной Советской армии и через четыре года службы вернуться наконец-то домой, на родину.

Так вот, Секалов, может быть, боясь дисбата, напрямую не ослушался офицерского приказа заниматься недостойной для кавказского мужчины работой – мыть посуду в столовой. «Деды» и «черпаки» сами ничего не делали, но приказы выполняли, потому что, как только уходили офицеры, они находили молодых солдат и заставляли их делать свою работу. Офицеры обычно после отдачи приказов уходили, чтобы не идти на конфликт с негласными армейскими порядками, ведь главное для офицера – это выполнение приказа, а не средство его достижения. После того как офицер в тот день ушел, Секалов, оставшись за старшего, начал искать тех, кто выполнит за него порученное задание. Кавказец нашел одного бойца и поставил его мыть тарелки, но хотел быстрее сделать всю работу и для этого вдобавок решил поставить еще одного посудомойщика. Увидел посреди зала меня и окликнул:

– Эй, «дух», иди бегом сюда.

Я отложил швабру и подошел к нему.

– Вон стоит кастрюля с водой. Помоешь все грязные стаканы на том столе, – процедил он сквозь зубы, глядя мне в глаза.

– Это не моя работа. Старлей мне приказал мыть пол, – ответил я спокойно.

– Вымоешь сначала стаканы, а потом домоешь пол, – злобно сказал он.

– Нет, я не буду выполнять за другого его работу, – так же спокойно, но твердо сказал я.

В большом зале столовой было человек 20 из нашей роты. Были и «духи», и молодые, и «черпаки», и «деды». Некоторые видели этот конфликт, но никто не вмешивался. «Деды» улыбались, а остальные боялись гнева Секалова и то, что он им даст свою работу вдобавок к уже имеющейся. Ингуш не стал разбираться со мной при всех, а недобро ухмыльнулся и сказал: