Читать книгу "Записки прадеда - Михаил Волконский"

Как бы окрыленный своим успехом, он желал поскорее действовать и показать себя на деле.

Теперь самые смелые и даже пожалуй невозможные планы носились в его голове и несбыточные соображения казались логичными и выполнимыми.

Центром этих планов и соображений являлось одно, и это одно была она, его таинственная, милая, неуловимая незнакомка, воспоминание о которой жило теперь уже не в грезе только, а как будто в самой действительности, словно она получила новую плоть и кровь. Сергей Александрович как будто чувствовал ее невидимое присутствие и не остался одинок теперь именно благодаря ей.

У него как-то необъяснимо сливалось все необыкновенное, случившееся с ним сегодня с представлением о ней, точно во всем этом действовал некто другой, как она…

Он ехал в карете, и из ее окон приветливые прежде улицы казались теперь совершенно иными. Ему стоило некоторого усилия мысли (до того он был занят другими) сообразить, что карета везет его домой, туда, где он провел до сих пор столько неприятных часов в своем одиночестве. И, сообразив это, он почувствовал, что возвращаться в этот угрюмый дом ему жаль, жаль своего приподнятого, радостного настроения.

Он вспомнил, что он ничего не ел с утра, и вспомнил не потому, что ощущал голод, а потому, что это был предлог не возвращаться сейчас домой. Он высунулся

из кареты и велел кучеру ехать к Гидлю. Ему хотелось быть теперь на людях и видеть людей.

В кондитерской Гидля было очень немного народа. В большой комнате у окна какой-то сомнительный господин, с внешностью петиметра,[1]пил шоколад, да в углу сидело несколько человек, громко разговаривавших и пивших ликер. Среди них Орленев сейчас же узнал троих, бывших у Доронина.

Неизвестно было, узнали они его в свою очередь или нет, но только ни один из них и глазом не моргнул при его появлении. Говорили они не стесняясь о том, что затеял вчера старик Зубов.

— Представьте себе, — рассказывал один, — он нам сегодня и домик показывал: сейчас, как пройти церковь Сампсония, третий направо, маленький, с виду невзрачный домик; тут она и живет.

— И что же, он хотел серьезно устроить сегодня облаву?

— И весьма серьезно. Старик Зубов не шутит.

— Ну а потом что?

— Ну а потом увезет куда-нибудь, к себе в деревню, и концы в воду.

— Черт знает что!

— Да, молодец! И не боится ничего!

— Да чего же бояться? Вокруг Петербурга то и дело разбои и грабежи. В крайнем случае подговорят кого-нибудь из пойманных душегубов, чтобы сознался, якобы это он, — ему все равно отвечать, — вот и дело кончено, и преступник будет пойман.

— Ловко! — и кругом захихикали.

Действительно, все это было задумано и делалось ловко. В лесу и рощах, окружавших тогда Петербург, было много лишних людей, с которыми власти не могли справиться. Орленев, когда слышал об этом, удивлялся, но теперь, когда ему пришлось быть невольным свидетелем того, как несколько людей «хорошего», как это называется, круга собирались на разбойничий поступок, сами видимо хорошенько не сознавая того, что делали, — удивляться было нечего. Таково было время и таковы нравы.

Да, может быть, они шутили? Может быть, узнав в Орленеве вчерашнего вспыльчивого гостя Доронина, наговорившего старику Зубову неприятностей, они нарочно, чтобы раздразнить его, затеяли этот разговор в кондитерской Гидля?

VI Два пути

1

«А вдруг это — она?» — пришло в голову Орленеву. Он сообразил это вечером, сидя у себя дома, после того как положительно успокоил себя, что и вчерашняя выходка Зубова, и сегодняшний разговор компании у Гидля было не что иное, как шутка, и больше ничего.

Но, попав на эту случайную, поразившую его вдруг несуразную мысль, он начал фантазировать.

Она, его лондонская незнакомка, была русская. Если она могла попасть в Лондон, отчего же не быть ей в Петербурге? Было у ней что-то такое, что заставляло ее скрывать свое имя, — значит, и в Петербурге ее могли поселить те, кто заставлял ее скрывать имя, так чтобы она жила вдали центра города, где местопребывание ее могло быть незаметно. Для этого домик у церкви Сампсония был очень подходящим.

«Боже мой, неужели это правда?»

И так как теперь, о чем бы не думал Орленев, для него все соединилось с «ней» одной, то он все более и более стал утверждаться в своем соображении, совершенно забывая, что по тогдашнему времени, сильно проникнутому духом романтизма, такие явления, как его лондонская встреча, были явлениями почти заурядными.

Но раз, как бы попав на удобную ось, мысли его завертелись в известном направлении, и голова у него закружилась.

Он и раньше, — уверься только, что затея этих негодяев (так он себе мысленно называл этих людей) — не шутка, — отправился бы помешать им, но теперь, когда дело коснулось в его воображении «ее», всякие предположения о шутке исчезли.

Он стал собираться быстро, поспешно, точно боялся, что поздний вечер сегодня наступит раньше обыкновенного. Он осмотрел свою шпагу, сунул на всякий случай в карман плаща пистолет, а плащ взял нарочно старый и шляпу надел свою дорожную, такую, которую давно было пора подарить кому-нибудь из прислуги.

Как именно ехать, он уже знал, выйдя из дома, так как обдумал это заранее.

На Фонтанной он взял у пристани лодочника, и тот вывез его на Неву и пересек реку. На противоположной ее стороне Орленев отправился пешком.

Церковь Сампсония, возле которой была могила казненного Бироном Волынского, отыскать ему было не трудно. Легко, оказалось, также найти и домик, упоминавшийся в разговоре молодых людей в кондитерской. Он действительно стоял третьим от церкви на правой стороне. Значит, говорившие о нем не шутили, а на самом деле видели его.

Домик был низенький, одноэтажный, в пять маленьких окон на улицу, чистенький и опрятный. С одной его стороны были ворота, запертые висячим замком, с другой примыкал забор, из-за которого виднелись деревья сада.

Орленев осмотрел ворота; они были накрепко заперты. Окна домика были опущены и завешаны шторами. Но в заборе, когда Сергей Александрович подошел к нему, он увидел калитку, чуть отворенную.

На улице не было ни души. Орленев толкнул калитку. Она отворилась без шума. Сергей Александрович шагнул в сад.

Сад был густой, поросший сплошной зеленью по краям. В середине были разбиты клумбы с цветами, дорожки расчищены и кусты подстрижены. Видна была работа опытного садовника, содержавшего здесь свой сад так, что мог сделать честь лучшей части Петербурга.

«Ну, будь что будет!» — решил Орленев и пошел направо, по дорожке в сторону дома, где виднелась закрытая вьющимися растениями и цветами стеклянная веранда.