Читать книгу "Шотландия: Путешествие по Британии - Генри Воллам Мортон"

С упорством и хитроумием, свойственным старым людям, он сумел перенести ее мощи из Дамфрисшира в Гэллоуэй. К тому времени они напоминали останки Рамсеса или Аменхотепа. Есть свидетельства тех, кто видел ее тело несколько позже, что оно походило на сухую коричневую мумию.

Эндрю держал ее в кухонном шкафу, на верхнем этаже Нового дома в Крокетфорде. Затем, по какой-то загадочной, на первый взгляд, причине, он выстроил нечто вроде домика для мумии снаружи. Это была односкатная пристройка-навес с восточной стороны дома, напротив очага, для любого стороннего наблюдателя она могла показаться обычным строением для хранения садового инвентаря. Однако там имелось тайное отверстие у самого очага, которое сообщалось с пристройкой. Эндрю обычно спал в комнате, где был очаг, который горел и зимой, и летом, причем с очень странной целью. Дважды в день Иннес нагревал на очаге одеяло и просовывал его в отверстие в стене, которое вело в погребальную камеру. Затем выходил наружу, заходил в пристройку и расправлял одеяло так, чтобы оно накрывало гроб миссис Бьюкен. Не очень ясно, зачем он совершал столь диковинный ритуал. Возможно, он придерживался смутного соображения о необходимости согревания реликвий, дабы они оставались способны вернуться к жизни, или считал, что тело так лучше сохранится и послужит Матушке, когда она явится, чтобы отвести его на небеса.

Эндрю постоянно подсчитывал годы до величайшего дня его долгой жизни — пятой годовщины со дня смерти миссис Бьюкен и ее обещанного возвращения. Наступило 29 марта 1841 года. Старый Эндрю совершал тайные приготовления к восшествию на небеса. Он послал за соседом, передал ему целую кучу золота — все свои сбережения, ведь наконец настал день его окончательного освобождения.

Только вообразите себе! Одиноко стоящий каменный домик у дороги на Гэллоуэй. Мартовская ночь. В холмах завывает ветер. И в тишине и уединении этого жилища согбенный старик молится у гроба в абсолютной вере, что с часу на час преодолеет ужас смерти и войдет в сияющее великолепие рая. Он снял крышку гроба и всматривался в сморщенное, усохшее лицо пророчицы в ожидании признаков пробуждения. Каждый звук, раздававшийся в ночи, должно быть, заставлял его старое сердце усиленно биться: всадник проскакал по дороге, прошумел ветер, какой-то зверь прокричал во тьме — все это, вероятно, вызывало у него страх и трепет, казалось знаком мистических перемен. Всю ночь, пока не сгорели свечи и не забрезжил рассвет, он провел в ожидании воскресения. Он вышел навстречу бледному утреннему свету и холодку несчастным, сломленным стариком. Его Матушка позабыла о нем.

Он протянул еще четыре года, и постепенно его непреклонная вера восстанавливалась. Он обвинял себя в том, что оказался недостойным спасения! Он не заслуживал столь блистательной участи. В конце концов пришло время, когда он, проживший рядом со смертью в течение пятидесяти лет и отказывавшийся это признать, ощутил ее присутствие. Он понял, что настал его день. Он пригласил трех друзей, столяра, зеленщика и фермера, попросил их вырыть могилу в саду, позади дома, где уже были похоронены многие бьюкениты. Затем он дал им указания взять мумию миссис Бьюкен и поместить ее в эту могилу, засыпать ее землей так, чтобы, когда придут хоронить его самого, никто не заметил, что она находится там. Таким образом он удостоверился: если она все же воскреснет и вернется за ним, то сразу найдет его.

Все было сделано согласно его пожеланиям; один из первых и самый последний бьюкенит упокоился в той же могиле, что и основательница религиозного движения.

Я направлялся в Крокетфорд, вспоминая по пути обо всем этом. Наконец показалась чистенькая белая деревня, состоявшая из каменных домов и расположенная на перекрестке трех дорог. Живописная таможня высилась на этом пересечении маршрутов к Новому Гэллоуэю. А тот Новый дом, где Эндрю Иннес нес свою долгую вахту, все еще стоял чуть в стороне от деревни. Его расширили и модернизировали. Я убедился, что память о бьюкенитах не утрачена. Эндрю Иннес и его одержимость известны современным жителям этих мест, однако его считают чудаком, слабоумным, достойным скорее смеха, чем сочувствия. И с этим я не могу согласиться. Есть нечто ужасающее и болезненное в этой фигуре, напоминающей персонаж из рассказов Эдгара Аллана По. Но преданность придала ему достоинство, а его фантастическая мечта о преодолении смерти вызывает жалость.

— Что случилось с кладбищем бьюкенитов возле Нового дома? — поинтересовался я.

— Там построили банную комнату.

— Банную?

— Ага, банную… Думаю, это ужасть как страшно для тел, когда придет время воскресения.

С этим комментарием в адрес бьюкенизма со стороны нынешнего обитателя Крокетфорда я покинул его залитые солнцем луга.

4

Человек на постоялом дворе в Далбитти гордился Гэллоуэем, но ни разу не упомянул Шотландию. Еще он очень гордился самим Далбитти. Он говорил со мной в той обаятельной, чуть агрессивной манере, характерной для некоторых шотландцев, которая кажется почти провокационной, побуждающей вступать в спор, противоречить, искать подтекста в его словах. А названия графств Суррей или Девон вызвали с его стороны залп тяжелой артиллерии, способный стереть чужие владения в прах. Но я ведь тоже не новичок. Мне гораздо больше нравится слушать, чем говорить, и я вскоре заметил, что стоит привыкнуть к такой манере общения, ощущаешь себя спокойно и уверенно, в полном комфорте. Кроме того, уместно слегка направлять беседу в желаемую сторону, как пастух направляет овец, и тогда можно узнать от горячего собеседника поразительные подробности. Я мог наблюдать, как от первого агрессивного выпада («Вот еще один из проклятых англичан явился сюда что-то вынюхивать…») он незаметно пришел к заключению, что я представляю собой замечательную аудиторию. Он сделал третий глоток, поставил на прилавок опустевший стакан и заявил:

— Где я только не бывал. В Лондоне провел год. Слушай, парень, я так тебе скажу: чистая правда, лучше старого доброго Гэллоуэя ничего нет! Это факт! Ничего хорошего в этом Лондоне. Признаешь? Или ты, может, любишь Лондон?

Он уставился на меня с таким видом, будто только что обнаружил мое присутствие.

— Ну, ладно, — икнул он. — О вкусах не спорят.

Затем в его глазах загорелся веселый огонек, и он добавил почти дружелюбно:

— Нужно всякое разное, чтобы составить целый мир. Но я дело говорю.

— Налейте себе еще, — предложил я, чувствуя, что наступил подходящий момент.

— Ладно, пропущу стаканчик… Но я что тебе говорю. Ты когда-нибудь останавливался в меблированных номерах в Патни? Ну, сам знаешь, что они из себя представляют. Я там столько дней провел больной, как пес, и ни капли спиртного, прикинь, в то время и в рот не брал! Но как же я тогда тосковал по Гэллоуэю!

Он сделал паузу, осушил стакан, а я ждал, понимая, что сентиментальный поэт, который живет в душе каждого шотландца, вот-вот явится мне во всей наготе души.

— Мне вспоминались каменные рвы вдоль Мэйденпапа, да еще зеленые поля Моута. Ты соображаешь, о чем я?

Я испытывал к этому человеку искреннюю симпатию и в то же время ощущал неловкость, ведь подобные выплески чувств всегда вызывают смущение слушателя.