Читать книгу "Счастливая девочка растет - Нина Шнирман"

А тут подряд два дня я просыпаюсь не от того, что новый день, а от страшного сна. Первый страшный сон мне приснился вчера. Сон такой: я слышу странный шум… или гул, но я не на земле — где-то высоко в небе. И я вижу, как передо мной, но чуть ниже, летят бомбы — я знаю, что это бомбы, они гудят, свистят, я вижу, как они долетают до земли и там — взрыв. Мне так страшно, я хочу крикнуть, но не могу, мне кажется, что я громко кричу, но я не слышу своего голоса. Вокруг нет ни одного человека — только небо и бомбы летят, летят вниз… и взрывы. Я опять кричу… и просыпаюсь. Лежу в своей кровати мокрая, как при воспалении лёгких. Входит Бабуся.

— Ты уже проснулась, деточка? Сама проснулась! Доброе утро! — радуется Бабушка.

— Доброе утро, Бабуся! — говорю.

Бабушка внимательно смотрит на меня, трогает мне лоб, спрашивает:

— Деточка, ты хорошо себя чувствуешь? Ты совершенно мокрая!

— Мне было жарко, сейчас я умоюсь быстро до пояса — всё прекрасно! — улыбаюсь Бабушке и даже рукой машу.

Сегодня мне опять приснился страшный сон! Я на земле — и здесь вся наша семья, кроме Мишеньки. Мама, Папа, Бабушка, Эллочка, Анночка и я — мы все стоим, прижавшись друг к другу, около какого-то большого камня или кучи земли. Воют самолёты, свист падающих бомб и взрывы. Мы все смотрим наверх — там очень много самолётов, из всех падают бомбы, но перед нами и около нас. И вот один самолёт прямо над нами — из него падают бомбы, они сейчас нас взорвут. И у меня в груди такая… тоска… я никогда не знала, что такое тоска, а теперь я знаю — эта тоска, потому что мы сейчас все умрём. Бомбы всё ближе и ближе — сейчас мы все умрём, и вдруг быстрая мысль в голове, так Мамочка говорила во время войны: «Если уж суждено погибнуть, то это счастье, если мы погибнем все вместе, всей семьёй!» И сразу тоска проходит — мы же здесь все вместе, вся семья, и это большое счастье. Бомбы совсем близко, а мне не страшно, потому что мы умрём все вместе. И я чувствую такую нежную радость, как будто всех обнимаю… и просыпаюсь.

Весь день я вспоминаю эти сны, ну, конечно, не всё время, но иногда в голове выскакивает, и я думаю: с кем поговорить про сны? Поговорить обязательно надо — я никогда не видела в жизни во время войны бомбёжки, я думала, что бомбы круглые, а в моих снах они совсем не круглые, а такие длинноватые и внизу как плохо заточенный карандаш.

И ещё почему-то, не знаю почему, но знаю, что надо поговорить… про эти страшные сны. Вечером я дожидаюсь, когда Папа останется за столом один с газетой — иногда так бывает, потому что, когда все за столом, он никогда даже в руки газету не берёт. А когда он остаётся один, он берёт газету и читает.

Я подхожу к столу и говорю:

— Пап, мне очень надо с тобой поговорить!

Папа сразу откладывает газету и говорит серьёзно:

— Давай поговорим, Мартышка. Садись!

И я рассказываю ему оба сна. Он подпирает лоб руками, и я не вижу его глаз, совсем немного думает, потом выпрямляется, смотрит на меня.

— Помнишь, недавно, в начале сентября, вы уже в школу пошли после лагеря, мы говорили об этой трагедии — Хиросимы и Нагасаки? Японцы второго капитуляцию подписали.

— Конечно помню! — говорю.

— Помнишь, что ты сказала?

— Да! Я сказала, что американское правительство — они не люди, а звери! Бабуся сказала, что даже звери просто так не убивают, а только когда есть хотят. А ты сказал, что это… очень… масштабная человеческая трагедия… с огромными последствиями! Так? И ещё ты в конце сказал, что это политика. Политика войны!

— Слово в слово! — говорит Папа. — Теперь о твоих снах. На тебя ведь очень сильное впечатление произвела трагедия Хиросимы и Нагасаки?

— Такое сильное и ужасное… что мне, с одной стороны, иногда не верится, что это могло быть, а когда верится… очень хочется забыть!

— Так! Теперь скажи, ты видела когда-нибудь бомбёжку?

— Никогда не видела!

— Нет, видела! И не раз! Но ты видела её не в жизни, а в кино. Ведь с сорок третьего года, когда вы вернулись из эвакуации, вы не часто, но иногда ходили в «Перекоп» на Грохольском. А в кино перед любым фильмом показывают «Новости дня», вот там ты и видела эти бомбёжки. Особенно типична съёмка с самолёта. В твоём первом сне ты «на небе» и вниз летят бомбы — это съёмка с самолёта. Да и внизу, на земле, тоже очень много было съёмок бомбёжек. А в сентябре, сейчас, вы были в кино?

— Нет, очень было много разных занятий — в третьем классе больше предметов, — объясняю Папе. — На скрипке занимаюсь, немножко пою, Бабушке на кухне помогаю…

— Так что кадров этой трагедии ты не видела. Во сне всё очень сложно и перепутано. Но, если примитивно… можно сказать, что ты видела трагедию Хиросимы и Нагасаки, только кадры были из хроники войны с фашистами. Кстати, и на Хиросиму и на Нагасаки было сброшено всего по одной бомбе. Но теперь, Мартышка, больше ты таких снов никогда не увидишь. Никогда! Потому что Вторая мировая война закончилась. Американцы же больше никогда ни на кого не сбросят атомную бомбу. У тебя больше никогда не будет таких снов. Это я тебе обещаю!

— Спасибо, Папочка. Большое тебе спасибо! — Я улыбаюсь ему, машу рукой, иду в детскую.

Я знаю: если Папа что-то обещал, так всё и будет!

Правда, мне как-то неудобно, что я не рассказала ему о своей радости из второго сна — радости, что мы умрём все вместе…

Но это оттого, что я немножко смутилась об этом говорить.

Конкурс

— Нинуша! — Мама говорит серьёзно, но и с какой-то радостью. — В воскресенье ты приглашена участвовать в конкурсе пения — московском или всесоюзном, я не знаю. Тебя выдвинул на конкурс пионерский лагерь «Поречье», мне сегодня звонили. Конкурс будет проходить в Доме учёных.

— А Наташа там будет? — спрашиваю.

— Не знаю. Главное, чтобы там была ты! — смеётся Мама. — С тобой поедет Бабушка — это далеко и на разных транспортах. Мне очень жалко, что я поехать не могу, Мишка вылезает из кровати и ползает по всему дому, боюсь, Папа с Ёлкой за ним не углядят.

— Мамочка, ну зачем мне этот конкурс? — Я расстраиваюсь, потому что никогда не была на конкурсе… и мне туда совсем не хочется. Глупость, наверное, какая-то этот конкурс — и всё!

— Нинуша, — смеётся Мамочка, — ведь ты никогда не была на конкурсе — откуда ты можешь знать, нужен он тебе или не нужен?

— Ой! Ну ладно, — говорю, — пусть будет конкурс.

— Теперь, Нинуша, — Мама говорит очень серьёзно, — нам нужно решить одну не самую простую проблему. Это ноты. У тебя контральто, а все ноты для сопрано. Что бы ты хотела спеть?

– «Рябину» и «Ночь тиха». Буду петь а капелла. Тебя же не будет, чтобы транспонировать это на два тона вниз! Я могу спеть и как в нотах, но мне больше нравится петь низко… и, кроме того, редко кто хорошо аккомпанирует — только ты и Александр Сергеевич!