Читать книгу "Даниэль Штайн, переводчик - Людмила Улицкая"

Картина эта стоит перед глазами: забитая повозками дорога, толпы пешеходов, все были очень подавлены: убегали от немцев, но убегали неизвестно куда. На север, на восток… Отец был особенно удручён: он предпочёл бы остаться. Он служил в германской армии во время Первой мировой войны, и две его медали, завязанные в носовой платок, лежали во внутреннем кармане пиджака. Его мемориальный мундир, который хранился в шкафу двадцать лет, остался среди вещей, брошенных в фуре. Он хмуро молчал, как всегда в тех случаях, когда ему приходилось подчиняться решениям матери. На бегстве настаивала именно она. Её план был добраться до Кракова, а оттуда ехать на восток. Отцу не нравилась эта идея, он предпочёл бы остаться под немцами.

В памяти от той недели остались постоянные заботы о лошадях — даже с водой было трудно. Колодцы вдоль дороги были вычерпаны, а возле речушек, которые попадались по пути, стояли очереди на водопой. Сена купить было негде, и у меня просто сердце кровью обливалось при виде наших замученных кляч. Эти крестьянские лошадки вовсе не были похожи на тех рослых и холёных коней, которых давали нам на занятиях в манеже кавалерийского полка. Когда мы добрались до Кракова, я распряг их и попрощался. Мы оставили лошадок прямо на улице, недалеко от вокзала, в надежде, что их подберут добрые люди.

Сесть в поезд было очень трудно. Двое суток мы провели на вокзале, и только на третьи нам удалось забраться в товарный вагон. Это был последний поезд, вышедший из Кракова, — через несколько часов железнодорожный вокзал бомбили. Наш поезд попал под бомбёжку через сутки. Поезд не пострадал, но были разбиты пути, и дальше мы пошли пешком. Я думаю, что мы отъехали не больше чем на двести километров. Местного населения почти не было видно — деревни были покинуты, многие разрушены.

Огромная толпа беженцев — удивительно, каким образом столько людей поместилось в одном составе, — потянулась по разбитой просёлочной дороге. Через несколько часов мы узнали, что город В., куда мы шли, уже взят немцами. Обогнать наступающую немецкую армию нам не удалось. Отец бормотал: я же говорил… я же говорил…

Мы решили обойти город: немцев в деревнях не было, они закреплялись только в крупных центрах. Мы свернули с дороги и устроили стоянку в перелеске. Мы с братом были опытные туристы — в «Акиве» нас готовили к освоению новых земель, и мы соорудили родителям небольшой навес и место для отдыха, развели костёр и стали варить кашу из последних запасов крупы.

Пока еда варилась, родители немного поспали. Потом проснулись, и мы услышали, что они тихо разговаривают. Отец говорил: конечно, конечно, ты права…

Мама вынула из сумки четыре серебряные ложки, свадебный подарок тёти, обтёрла их носовым платком и дала каждому по ложке. Мы сели на землю и ели серебряными ложками кашу из закопчённого котелка. Это была наша последняя семейная трапеза. Когда мы поели, мать сказала, что нам настало время расстаться: они слишком стары, чтобы идти с нами дальше.

— Мы будем вам помехой в пути, мы приняли решение оставаться здесь. Мы вернёмся домой, — сказала мать.

— Немцы не причинят нам вреда, я служил в немецкой армии, они это учтут. О нас не беспокойтесь, — сказал отец.

— А вы постарайтесь добраться до Палестины. Это будет самое лучшее, потому что здесь вас наверняка заберут на трудовой фронт или придумают что-нибудь похуже. — сказала мать.

Тогда ходили слухи, что немцы будут забирать местную молодёжь, чтобы пускать её перед танками во время наступления.

Родители стояли рядом, такие маленькие и старые, и с большим достоинством — никаких слез, никаких причитаний.

— Только обещайте мне, что вы ни при каких обстоятельствах не расстанетесь, — добавила мать.

Потом она тщательно вымыла в остатке воды четыре ложки, добавила к ним ещё две из сумочки, ещё раз обтёрла платком и полюбовалась. Мама любила эти ложки — они поддерживали самоуважение.

— Возьмите, даже в самые плохие времена за серебряную ложку дают буханку хлеба…

Отец торжественно вынул бумажник — он тоже, как и мама, любил солидные вещи, не по достатку. Он дал нам денег. Думаю, что это было всё, что у них оставалось. Потом он снял часы и надел мне на руку.

Потом я думал — почему же мы так безропотно послушались родителей? Мы были уже взрослые мальчики — мне семнадцать, брату пятнадцать, и мы очень любили их. Я думаю, что в нас была сильная привычка к послушанию, и в голову не приходило, что можно не послушаться, поступить как-то иначе.

11 сентября 39-го года мы расстались с родителями. Когда они ушли по дороге в ту сторону, откуда мы только что пришли, я лёг в траву и долго плакал. Потом мы с братом собрали наши пожитки, я надел рюкзак — он был у нас один на двоих, брат взял котомку, и мы пошли, оставляя солнце за спиной.

Несколько дней мы блуждали по дорогам, ночевали в лесу — еды у нас никакой не было, мы обходили деревни стороной, потому что боялись всех. Наконец мы поняли, что надо наняться в батраки. Нас приняла украинская крестьянская семья, мы подрядились убирать картошку. Неделю мы работали в поле — не за деньги, а за еду и ночлег. Но когда мы уходили, хозяйка дала нам немного продуктов, и мы снова пошли на восток. У нас не было никакого плана, знали только, что надо уходить от немцев.

На следующий день мы встретили солдат. Это были русские. Оказалось, мы вышли из зоны немецкой оккупации. Это была полная неожиданность. Тогда мы ничего не понимали в политике. Я и сейчас не очень хорошо в ней разбираюсь. Мы знали про пакт о ненападении между Германией и СССР, но не знали о секретной части этого соглашения, предусматривающей раздел Восточной Европы, по которому Латвия, Эстония, Восточная Польша (то есть Западная Украина и Западная Белоруссия) и Бессарабия отходили России, а Западная Польша и Литва — Германии. Львов в соответствии с этим документом отошёл к России. Мы не знали также, что Польша капитулировала, а Россия передвинула по договорённости Сталина с Гитлером свои границы, снова присоединив к себе часть территорий, которые достались ей после раздела Польши в 1795 году.

Пешком мы добрались до Львова. Львов поразил нас — мы ещё не видели таких больших городов, с красивыми домами, широкими улицами. Мы дошли до Рыночной площади, на которой шла торговля. Здесь нам очень повезло — мы встретили нашего приятеля, тоже члена «Акивы», Аарона Штамма. Штамм был нас старше, тоже из тех ребят, которые мечтали попасть в Палестину. Оказалось, что многие из «Акивы» собрались здесь, и теперь они надеялись пробраться в одну из нейтральных стран, откуда ещё можно было уехать в Палестину. В то время Литва ещё оставалась нейтральным государством, и решено было пробираться в Вильно. Но дело оказалось затяжным: сионистские лидеры должны были прежде организовать перевалочные пункты по дороге в Палестину, что было очень сложно в условиях большой войны в Европе. Искали обходные пути и безопасные маршруты.

Молодёжная группа застряла во Львове.

Мы с братом сразу же стали искать работу, время от времени возникали какие-то случайные приработки. Брату везло больше, чем мне, — он устраивался то в гостиницу, то в пекарню. Мама оказалась права — одну из серебряных ложек я выменял на каравай деревенского хлеба.