Читать книгу "Третья Мировая Игра - Борис Гайдук"

— Все нормально! — отвечает из темноты. — Спихнули немца в овраг! Две сотни Медведь в арьергарде оставил, остальные уже нас догоняют.

— А с Васькой нашим чтобудет? Он желтую получил!

— С каким еще Васькой?

— Десятник наш, из Зябликова. Фамилия Долгогривов.

— А, этот… Ну что… Сейчас санитары его подберут, пристроят в лазарет. Недельку-другую полежит, потом в отпуск отправят. Ишь герой, желтую получил… Таких желтушников знаешь, сколько набралось? Где вы так играть-то научились?

— Как это «так»?

А вот так! Как дрова рубить. На тысячу человек семьдесят пять желтых карт и шесть красных! Эдак скоро и играть будет некому!

Семьдесят желтых карт! Шесть красных! Ну и ну! До чего же грязно сыграли. Просто стыд.

— Но поломали немцев крепко! А главное — мяч отняли! Теперь бы подальше откатить, пока фон Кройф не опомнился и подмогу из центра не выслал.

И правда, главное — мяч отобрали. Теперь налегай на него, уноси куда подальше.

Скоро все стихло.

Изо всех сил мяч катим, в снегах, в темноте, не видно ни зги. Князь Дмитрий Всеволодович старшим над нашим отрядом назначил своего нападающего Ивана Рязанца, а сам тоже ускакал куда-то в ночь. Медведь с пятью сотнями вперед ушел, не останавливаясь, чтобы нас в условленном месте поменять. К полуночи подтянулись обозы, по рядам пошли новости:

— Шесть красных карт… семьдесят пять желтых… почти сто человек из игры за одни только нарушения выбыли… а еще восемьдесят три с переломами и сильными ушибами… двести человек как не бывало, в первый же день… начальство ругается… горе-игроки… санитары не успевают… у немцев трех человек насмерть задавили и шестьдесят сильно поломаны… не было бы апелляции… у нас один помер и еще один в тяжелом состоянии, тоже, говорят, помрет… И воевода, конечно…

Что такое? Что воевода?

— Умер, — отвечают. — Не слыхал, что ли? Скончался ваш калужский воевода, будь земля ему пухом.

Как скончался? Тренера задавили? Неслыханное дело! За это противнику поражение сразу присудить могут!

— Да нет. Сам умер, от удара. Сердце, видать, не выдержало.

Вот оно, значит, как. Начал атаку, а сам от приступа умер. Вот отчего не видно и не слышно его было. Хорошо еще, что Дмитрий Всеволодович вовремя подоспел, начало над нами взял, а то так бы мы и разбрелись, как овцы без пастуха. Но что же получается? Был человек — и нет его. Вот так. Вот тебе, папаша, «всего лишь игра». Нет, тут не «всего лишь игра». Тут дело суровое. Государственной важности дело. Люди за это самой жизни не жалеют.

— А про сотника-то вашего слыхал?

— Что такое?

— Так в укрытии и остался. Увидел немца — и от страха с места двинуться не смог. Уже написал просьбу об отчислении, не могу, говорит…

— Стыд какой! Кто же теперь сотником у нас будет?

— Пока неизвестно…

Передали тренерский приказ — без передышки катим мяч четырнадцать километров, там нас поменяют те, что сейчас вперед ушли. Отправлен гонец к главному тренеру с сообщением о победе и о намерении тот же час самостоятельно развивать контратаку по левому краю, посланы также запросы соседним отрядам о согласовании действий. В общем, неожиданно для самих себя, а тем более для немца, перешли мы в контрнаступление. Темно, тяжело, поджилки трясутся, натертые ноги огнем горят, а все равно на душе радостно. Отняли мяч у немца, отняли!

Позже ликование на убыль пошло. С каждым часом все труднее и труднее. Ноги болят неимоверно, как будто по битому стеклу иду. Хоть разувайся и босиком по снегу топай. Не стерпел, попросил помощи. Сел на снег, разулся. Фельдшер посветил на ноги фонариком, присвистнул. Побрызгал мне на ноги чем-то холодным, налепил пластыри. Изругал за то, что долго терпел и в кровь ноги разбил.

— Это теперь не твои мозоли, дубина! Это твоей команды мозоли! Не сможешь из-за них играть — значит, другим за тебя отдуваться придется.

Вроде бы полегче стало. Догнал своих. Фельдшер со мной пошел. Крикнул, что если у кого недомогание или раны есть, чтобы зря не терпели, сразу звали на помощь.

Все тяжелее и тяжелее. Каждый шаг дается так, будто вверх по крутому склону иду. С мячом и вовсе мученье. Все наше взаимодействие, которому сначала вроде бы немного научились, напрочь разладилось. Скользим, падаем, на ноги друг другу наступаем. Мяч часто останавливается, а с места его сдвигать — двойной труд.

— Все, Мишаня, не дойдем, — Антон Горбунов хрипит. — Сейчас замертво повалимся и тут все вместе погибнем.

— Дойдем, Антошка, обязательно дойдем…

Эх, если бы Васька рядом был! С ним бы я точно был уверен, что все преодолеем. А так — кто его знает. Хочется лечь прямо в этот снег, в этой темноте, глаза закрыть и помереть.

Лечь и помереть. Лишь бы не идти дальше. Ни единым пальцем не шевелить. Заснуть вечным сном… Сейчас вот только свою очередь откатим, и тогда я лягу и тут останусь. Непосильное это дело…

6

На рассвете догнали мы наших товарищей.

Семь человек к этому времени без чувств свалились от усталости. Один ногу подвернул, дальше идти не смог, унесли его на носилках в лазарет. Рязанец сначала сердился, обидными словами нас бранил. Потом взмолился, чтобы еще хоть немного с мячом продвинулись. Потом сам за мяч взялся, до самого конца без смены толкал.

Как я на ногах устоял — сам не знаю. Два или три раза думал, что — все, вот он, мой последний шаг. А потом откуда-то силы брались еще на один шаг, еще на один, еще… Фельдшер два раза мне пластыри на ногах менял, больше не ругался, спрашивал тревожно, могу ли еще идти. Буду стараться, отвечаю. Так и дошел до лагеря.

Лагерь наш в полном беспорядке стоит, видно, что второпях и в темноте устраивались. Многие палатки косо поставлены, тренерского шатра вообще не видно. Обозные сани и полевые кухни в кучу сдвинуты. Поломанные ветки, мусор, какие-то тряпки кругом валяются. Кое-где костры горят. Прислуга уже на ногах, ставят походные столы и скамейки, поят и чистят коней, таскают что-то. Дмитрий Всеволодович тоже не спит, вполголоса распоряжается. Увидел нас, побежал навстречу.

— Ну наконец-то, Иван! Я уж собирался людей тебе навстречу высылать!

Рязанец в ответ только рукой махнул.

— Ничего не спрашивай, солнышко. Вовек эту ночь не забуду.

Доковыляли до лагеря, сюда же и мяч сначала приволокли, прямо к кострам. Потом Дмитрий Всеволодович спохватился, велел немного в сторонку его откатить, чтобы командная прислуга в стометровый радиус не попала. Ближе ста метров к мячу только игроки могут находиться. Судейский, что с нами всю ночь ехал, никакого внимания на наше невольное нарушение не обратил.

Прислуга засуетилась, а игрока ни одного не видно, как будто и нет их здесь. Мертвым сном по палаткам спят. В четвертом часу ночи, говорят, легли. Три сотни здесь нас дожидаются. Остальные налегке еще дальше ушли и там впереди лагерем встали, чтобы днем со свежими силами к мячу приступить. Рискованно идет князь Дмитрий Всеволодович, без прикрытия. Зато быстро, за ночь мы почти пятнадцать километров преодолели. Но, если столкнемся хоть с малым немецким отрядом — тут нам и конец. Только нет тут никаких немцев. Дмитрий Всеволодович даже не на запад, а на юго-запад мяч направил, на самый край поля, подальше от игры. Не лыком шит наш тренер, понимает игру.