Читать книгу "Малавита - Тонино Бенаквиста"

— А что за люди живут в номере двенадцать? — спросила она, направив подзорную трубу в сторону их дома.

— Жена — клептоманка, — сказал Ди Чикко, — в Эвре ее не пускают в торговый центр. Мужу сделали третье шунтирование. Про детей сказать особенно нечего, разве что младший останется на второй год.

— Нелегкая у них жизнь, — сказала она с грустью.

Из подвала Фред смотрел на улицу в низкое окно и угадывал сцену, которая разыгрывалась напротив. Видеть, как его жена любезничает с этими двумя специалистами по копанию в чужом дерьме, а тем более их кормит, приводило его в бешенство. Пускай они годами живут бок о бок, они никогда не будут в том же лагере, что и он, и пока он жив, он сумеет им это показать и держать их на расстоянии.

— Пошли ты их на фиг, Магги…

Лежащая на подушках Малавита, которая только что проснулась, с недоумением следила за суетящимся в подвале хозяином. Фред стоял, зажав в руке разводной ключ, и переживал одну из тех ситуаций, когда мужчина чувствует, что его мужское достоинство поставлено на карту. На его лице выражалось то самое замешательство, которое испытывает человек, глядя под капот своей машины или пытаясь разобраться в электрощите. Он возился с водопроводной разводкой и счетчиком расхода воды, чтобы хоть как-то объяснить жене, почему из раковины на кухне течет тухлая вода. Он надеялся, как и многие другие, устранить проблему самостоятельно, совершить маленькое хозяйственное чудо, вызвав тем самым уважение близких. Он стукнул гаечным ключом по трубам, как пнул бы колесо, поскреб ржавчину, попытался найти смысл в путанице труб, уходивших в замшелый камень. Стряпать на кухне ему казалось гораздо менее унизительным делом, чем что-то мастерить; даже если ему случалось посещать хозяйственные магазины, то приобретенные товары использовались не по прямому назначению, ибо дрель, электропила и молоток гораздо эффективнее применять для разрушения, чем для созидания. Он снова поднялся в кухню, где Магги уже вернулась к работе и произнесла фразу, которой он опасался («У нас есть телефон водопроводчика?»), положил на тарелку перцев и унес к себе на веранду.

Магги привлекла детей к работе, как только те вернулись из лицея, младшего — резать овощи, старшую — готовить все в саду, накрывать и украшать. Ожидалось больше тридцати человек, иначе говоря, треть обычного числа приглашенных на барбекю, которые они в свое время устраивали в Ньюарке. Раз в месяц, с апреля по сентябрь, и никому не приходило в голову уклониться. Наоборот, каждый раз обнаруживались новые лица, использовавшие их приемы как шанс неприметно проникнуть в дом.

— Что здесь в Нормандии кладут на гриль? — спросил Уоррен.

— Мне кажется, бараньи котлетки, а в качестве гарнира этот их салат из редиски, картофеля и творога.

— Мой любимый, — сказала Бэль, проходя по кухне.

— Если б мы им это сготовили, была бы просто катастрофа, — сказал Уоррен. — Мы подадим им то, чего они ждут.

— В смысле?

— Американскую жратву. Большую жирную жратву янки. Мы не должны их разочаровать.

— Очень аппетитно, сынок. Так и хочется превзойти себя.

— Они хотят не еду, а порнографию.

Магги немедленно прекратила тереть пармезан и, не найдя достойного ответа, запретила ему произносить это слово.

— Мама, — сказала Бэль, — может быть, твой сын использует слово «порнография» не в том смысле, в котором ты себе представляешь.

— Французам надоела утонченность и низкокалорийность, — не унимался Уоррен, — им только об этом и твердят весь день. Готовь на пару, овощи отваривай, рыбу запекай, воду пей с газом. Мы снимем с них чувство вины, мама, мы дадим им жирного, сладкого, вот чего они от нас ждут. Они пойдут жрать к нам, как ходят в бордель.

— Поосторожней со словами, паренек! При отце ты бы не посмел так говорить.

— Папа со мной согласен. В Кань я застал его как-то за изображением типичного американца, людям только того и надо было, они чувствовали себя рядом с ним просто гениями.

Продолжая слушать разглагольствования сына, Магги добавляла последние штрихи к картофельному салату по-мексикански, перемешивала салат «Цезарь», сливала воду из зити и заливала их томатным соусом. Уоррен попробовал еще дымящуюся макаронину прямо из огромного салатника из прозрачной пластмассы.

— Паста отличная, но она выдаст нас, мам.

— ?

— Они догадаются, что, прежде чем стать американцами, мы были итальяшками.

С крайне озабоченным видом на кухню влетел Фред, Уоррен и Магги смолкли. Точно так же, как сын, он схватил макаронину, вдумчиво разжевал ее, кивнул жене и спросил, где мясо, которое ему потом надо будет жарить. В этот раз он мясо не покупал и поэтому рассеянно оценил товар взглядом, прикинул несколько стейков на руке, принюхался к фаршу. На самом же деле он покинул кабинет, чтобы дать себе время обдумать один упорно не дававшийся ему пассаж.

Слово, которое я ненавижу больше всего на свете, — это «раскаявшийся». Меня называют раскаявшимся — я стреляю в упор. В тот день, когда я произнес клятву и стал стучать, всем этим судьям хотелось, чтобы я склонил голову и запросил о пощаде. Хуже попов эти судьишки. Чтоб я раскаялся в своей жизни? Если б можно было прожить ее заново, я бы повторил все, по-настоящему все, разве что кроме двух или трех ловушек в самом конце. Говорят, у французов слово «покаяние» — «repentir» — происходит от слова краска, перекрасить — это когда художник решает переписать свою картину поверх прошлой. Ну, скажем, я так и сделал, замазал шедевр дрянью, на этом мое раскаяние и кончается. Раскаявшийся человек хуже эмигранта, который не будет чувствовать себя дома ни на той земле, которую покинул, ни на той, что его приняла. Не дружить мне больше с братьями-разбойниками, а честные люди со мной сами водиться не станут. Поверьте, раскаяться — хуже всего.

Фред пробуксовывал на определении слова «раскаявшийся» и понимал, что излагает тяжеловесно, неловко, но был по большому счету не в силах что-то изменить. Однако он чувствовал тут параллель со своей жизнью — очень точную, очень четкую.

— Я встану за гриль часов в шесть, — сказал он, — надо закончить главу.

Он с самым серьезным видом вернулся к себе на веранду, куда сегодня вечером доступ для публики будет закрыт.

— Главу? Он что конкретно имеет в виду?

— Не знаю, — ответила Магги, — но для выживания рода лучше никого в курс не вводить.

* * *

Три часа спустя сад едва мог вместить соседей, которые не пропустили бы происходящее ни за что на свете. Все готовились гулять допоздна и в полную силу насладиться необыкновенно теплым для этого времени года вечером, идеальной погодой для садовой вечеринки. По такому случаю были предприняты даже некоторые усилия по части гардероба — женщины обновили летние платья, белые и яркие наряды, мужчины облачились в лен и рубашки с короткими рукавами. Буфет, заставленный салатниками и разными соусами, был устроен в глубине сада, по обоим его краям стояло по бочонку белого и красного вина. Любопытные поглядывали на стоявший в нескольких метрах поодаль и пока еще холодный гриль, всем не терпелось увидеть, как он превратится в горнило. Магги встречала гостей радушно, направляла их к стопке тарелок, давала заготовленные ответы на ожидаемые вопросы и выражала полное счастье жить в Нормандии, столь много значившей для поколения их родителей. Она показывала дом, представляла каждого из прибывших детям, которым было дано указание по-честному делить их между собой и забавлять, как могут. Она приняла все приглашения в гости, в том числе приглашение посетить квартальную ассоциацию по борьбе с уплотнительной застройкой и записала ряд адресов. Как могли гости предположить, что скоро в их жизни не останется секретов от Магги?