Читать книгу "Немец - Юрий Костин"

—Не возражаю! Понимаю, в вас говорит знаменитая русская гордость.

«Что-то я не слыхал о таком понятии, тем более о том, что оно знаменито»,— подумал Антон. А в слух сказал, улыбнувшись:

—Ладно, договорились. Вы в каком номере?

—Девятнадцатом.

—Хорошо. Если, скажем, завтра около семи вечера я заеду за вами?

—Отлично. У вас уже есть понимание, куда мы поедем?

—Разумеется. Мои друзья недавно открыли чудесный испанский ресторан. Там отличная кухня, но главное — атмосфера. Вам понравится, вот увидите.

—Тогда до завтра?

—До завтра, Ральф. Вот, кстати, визитка, а на ней мобильный. Звоните, если передумаете или, например, попадете в милицию.

—Ха! Договорились. До завтра!

Глава четвертая

«Zhiz-dra, Zhiz-dra… Ich bin entsetzt. Я в ужасе от этих русских слов. Жиздра — город. Хорошенькое дело. Где вы живете? Я живу в Жиздре? Это грустно… Ну и мне какое дело? Зачем все это? Зачем ненужные думы? Но как же можно жить в городе с таким названием? Как хорошо спать… Майн гот! Как хорошо спать на белой перине из лебяжьего пуха, и как тут тепло и уютно! Почему они называют перину снегом? Кто это? Кто это?! Зигфрид? Нет, вы капитан Грубер? Вас нет больше, вы мне снитесь. «Аненэрбе»… Вайшенфельд… Но, постойте, вы не капитан, вы Сталин! Вот усы! Почему со мной разговаривает Сталин? Жиз-дра…»

Ефрейтор Ральф Мюллер уже три дня как очнулся в полевом лазарете близ калужского города Жиздра, у линии фронта, вновь пролегавшей к 7 января 1942 года от Ржева, через Спас-Деменск, Людиново, и далее, туда, где его изогнутая линия уходила на юг, чуть в сторону от Орла.

Ральфу, вроде бы, стало лучше, но приступы навязчивого бреда не прекращались, и в каждом «сеансе» присутствовала эта труднопроизносимая «жиз-дра», словно сознание насильно заставляло Мюллера вновь и вновь лепетать ненавистное название.

Сталин склонился над ним. Его рябое лицо было так близко, что знаменитые мохнатые усы неприятно щекотали Ральфу нос.

Сталин улыбнулся и произнес голосом Зигфрида: — Вы уверены, что мы удержим Москву, Ральф? Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

Мюллер лежал на узкой кровати, вместе с десятком таких же, как он, раненых солдат германской армии. Армии, которая с трудом сдерживала натиск свежих, как говорили, «сибирских» советских дивизий и наглые вылазки партизан. В треугольнике Рославль — Дорого-буж — Спас-Деменск частям группы армий «Центр» приходилось готовиться вести бои на два фронта — вот уже месяц как их донимали организованные действия «народных мстителей», чьи соединения ежедневно пополнялись за счет воздушных десантов русских. Здесь, в Жиздре, от которой рукой подать до Брянска, дислоцировалась 2-я танковая армия Германии, отсюда же был произведен дерзкий контрудар на Сухиничи, закончившийся тем, что немцы были вновь отброшены на исходные позиции. Обе стороны дрались отчаянно.

Незадолго до смещения с должности, расположение армии посетил сам командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок. Он прославился как руководитель успешных операций в Польше, Нидерландах, Бельгии, под Минском, в так называемом «Смоленском котле», где при минимальных потерях со стороны вверенных ему армий взял в плен 310 тысяч советских солдат и офицеров.

Окружение и пленение целых армий противника было характерно практически для всех сражений, которыми руководил фон Бок. Худощавый генерал с неизменно строгим выражением лица славился принципиальностью. Поговаривали, будто он даже открыто выступил против планов Гитлера начать войну с СССР, что, впрочем, официальными источниками не подтверждается. Скорее всего, просто не верил в блицкриг, а значит, опасался втянуть войска в зимнюю кампанию на Востоке. Зато известно доподлинно, что высокообразованный и благородный фельдмаршал так до конца и не принял убеждений и методов некоторых наиболее фанатичных членов нацистской партии и особенно ее «передового отряда» — СС. Однако фон Бок всегда оставался верен фюреру, вплоть до своей гибели от осколков английской бомбы, во время авианалета под Килем, в начале мая 1945 года.

Фон Бок приезжал в Жиздру накануне Рождества, чтобы лично обнародовать приказ Гитлера, в котором говорилось: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, последней гранаты…». И германские силы из последних сил оборонялись на фронте, растянутом почти на тысячу километров, принуждая не менее измотанных боями русских к ослаблению активности.

Много почерпнули из этого распоряжения Гитлера составители знаменитого грозного и бескомпромиссного приказа Наркомата Обороны №227, документа, которому русские дали название «Ни шагу назад».

Вскоре Фон Бок был смещен с должности командующего, а его место занял фельдмаршал Гюнтер фон Клюге. Однако это кадровое решение не могло изменить обстановку на фронте. Уже никто не верил, что удастся взять Москву. Теперь важно было не допустить катастрофы.

Несмотря на старания пропаганды представить отступление за так называемую «линию Сталина» в качестве тактической, настроение в войсках было подавленным. Потери не восполнялись, а ведь в иных маршевых ротах оставалось всего по 20–30 человек. К тому же, в декабре установилась очень холодная погода. Обмороженных было не меньше, чем убитых или раненых в боях. В тридцатиградусный мороз танки отказывались заводиться. Оружейная смазка застывала. Эшелоны с зимним обмундированием запаздывали, да и качество его вызывало гнев и раздражение в войсках.

Несмотря на постоянно обновляемые человеческие и технические ресурсы, Красная Армия тоже не была готова развертывать масштабные наступательные операции. Пленные сообщали, что в некоторых артиллерийских частях приходилось устанавливать норму расхода боеприпасов — один-два выстрела на орудие в сутки.

Противники нуждались в передышке.

Ральф пока ничего не знал об этом. Его основной заботой было выжить, а выжив, он мечтал избавиться от навязчивого бреда, который доводил его внутреннее духовное состояние до предельной степени напряжения. В мозгу Ральфа смешались имена, картинки, названия, звуки, умозаключения и воспоминания, и все это плавно перетекало друг в друга, смешивалось, рождая новый, чудной мир, в котором дружно уживались несовместимые вещи.

Ральф Мюллер сходил с ума.

И, надо признаться, было от чего. В редкие часы, когда его воспаленное сознание устраивало перемирие с обычным мировосприятием, Ральф вновь и вновь, словно кинопленку, прокручивал воспоминания о прошедших трех неделях.

Воспоминания перемешались в памяти раненого ефрейтора будто шарики в лотерейном барабане. Он очень хорошо помнил склонившегося над ним человека в колпаке, видимо, доктора, а еще какие-то сани и нестерпимую боль, отдающуюся во всем теле. И еще двух солдат в ватных полушубках, настойчиво интересовавшихся у врача, не пора ли отнести «этого» на какой-то «лед».