Читать книгу "Ловцы звёзд - Глен Кук"

Нивен спустился в вестибюль, полностью убежденный, что Маус говорит далеко не все, что знает. Но это дело обычное. Маус – любимчик Бэкхарта. Обычный любимчик, которым Бэкхарт пожертвует, не задумываясь.

Он оглянулся на голограмму. На сей раз она изображала одну из знаменитых электрических бурь разлома Гининга на Камелоте. Сквозь дождь и молнии на Нивена летела стая воздушных китов.

Для Бэкхарта работа Бюро была игрой. Сильно усложненным видом шахмат, которые Маус любил до самозабвения, и доской была вся вселенная. За минимальное преимущество он был готов пожертвовать самыми любимыми фигурами. В течение жизни целого поколения он преследовал расу сангарийцев. И медленно и неумолимо, как ледник, выигрывал.

Но цены его маленьких побед ужасали.

Чтобы добиться доступа к коммерческим архивам Медицинского Центра, пришлось подольститься к старой грымзе. Нивен так и не понял, что заставило ее сдаться, но где-то среди разговора он сказал то, что было нужно. Маска смерти убралась и сменилась имитацией улыбающегося лица, а потом она из кожи вон лезла, объясняя ему систему хранения.

Информация здесь нашлась. Эльдорадо, прикрытое лишь тонким слоем почвы. Больше, чем Маус мог даже мечтать. Здесь был центр обработки данных, откуда управляли всеми операциями. И охранялся он только блокировкой данных.

Администраторами сангарийцы были из рук вон плохими. В межзвездное сообщество они ворвались хищниками и никогда так и не приспособились к требованиям современной коммерции. Ориентированные на действие, они не обращали внимания на скучные детали, особенно на тех планетах, которые считали надежно лежащими у себя в кармане.

Например, на то, чтобы не дать доступа к своим данным никому, кроме тех, кому это абсолютно необходимо.

Когда-то было время, когда необходимость защиты вообще не приходила им на ум, как не приходит на ум существование некоторых оттенков дальтонику, прожившему всю жизнь в обществе таких же дальтоников. Но они учились. Бэкхарт вырабатывал у них условный рефлекс по Павлову. Эта их слабость была излюбленной мишенью его атак.

Один секрет хранили сангарийцы. Он не был нигде записан, и защищали они его ценой собственной жизни. Необходимость его защиты была единственным, что могло объединить все Семьи, даже те, среди которых была вендетта. Любая вражда откладывалась, если нужно было сохранить тайну расположения своей Метрополии.

На Борровее сангарийские дети убили своих младших братьев и сестер, а потом совершили самоубийство, чтобы не предстать перед допросом людей, и все лишь из страха, что они могут знать что-то, что человеческие скоты сочтут для себя полезным.

Записи Медицинского Центра были великолепны. Нивен раскопал не много имен, зато нашел развединформацию, определяющую критические пункты сети распределения. Разорванные в этих местах каналы не удастся восстановить годами. Он никак не мог поверить, что люди, настолько гениальные в маркетинге, могут быть настолько неуклюжими в административной работе. Но сангарийцы были народом, верящим только в силу. Они предоставляли мускулы, деньги, оружие, товары. А человеческим скотам доставался почти весь риск. И все шишки.

С точки зрения сангарийцев их человеческие сообщники не стоили внимания. Присоски щупальцев гигантского кальмара были просто невежественными и дешевыми животными. Их можно заменить другими столь же невежественными, жадными и дешевыми.

На всем рынке только двое-трое могли показать на Город Ангелов. Только со спины самого зверя можно было увидеть всего монстра целиком. И зверь этот жил полностью на сангарийские деньги.

Мария застала его еще за работой. – Что это такое? – спросила она, увидев его погруженным в данные, никак с его обычной работой не связанные.

Глава пятая:3048 н.э.Операция «Дрaкoн», взлет

– Сожалею, что вас напугала. – Улыбка волчицы не оставляла сомнения, что сангарийке сожаление вообще не свойственно. – Я Мария Элана Гонзалес. Атмосферные системы, способы вентиляции. Иногда занимаюсь гидропонной экологией, хотя диплома ни там, ни там не имею. Слишком была занята другими вещами. «Именно, – подумал бен-Раби. – У этой леди другие интересы. Звездная пыль и убийства».

– Мойше бен-Раби, – ответил он на случай, если она забыла.

– Необычное имя. – Она улыбнулась своей стальной улыбкой. – Еврейское?

– Так мне говорили. Я в жизни ни разу не был в синагоге.

– Вы, случайно, не писатель? – Она чертовски хорошо знала, что он писатель. Или что считает себя писателем. – Имя звучит так литературно…

– Да, пытаюсь.

Она собирается сорвать с него маску? Нет. Не стала на это напирать. И ни одной колючки из своего арсенала в него не всадила.

– А что вас заставило записаться сюда?

– Безработица.

– У космического слесаря? Шутите. Вы, наверное, в черном списке.

– Вроде того. В чьем-то. А вы зачем?

– За деньгами.

Вибрации ненависти начали проступать. Она великолепно владела собой, а бен-Раби не мог их скрыть. У него слишком болела голова для словесного фехтования или чтобы попытаться прощупать, какое у нее задание. Вооруженное перемирие продолжалось до самого прибытия лихтера к траулеру.

Мойше ни на секунду не забывал, что она – сангарийка и что она с удовольствием выпила бы его кровь. Просто он на время отложил эти факты в сторону.

По его вине погибли сотни из ее народа. И дети ее умирали медленной смертью. Она не может чего-нибудь не сделать. Ее заставят сангарийские традиции чести, требования Семьи.

Но она не будет действовать сразу. Она здесь на задании. Сначала она его выполнит, так что Мойше может на время расслабиться.

При всей его склонности к рефлексии и моральных принципах он не ощущал вины за то, что случилось на Сломанных Крыльях. И за последствия – тоже. Человечество и сангарийцы находились в состоянии войны, и первый выстрел сделали сангарийцы. Это была война скрытая, ведущаяся почти на личном уровне, но это не важно. Не важен и факт, что войну вели именно люди, а сангарийцы просто занимались бизнесом. Битвы – это битвы, жертвы – это жертвы, от чего бы и как бы они ни погибали.

Почти все его товарищи и современники ненавидели сангарийцев, но для него это был народ как народ, а воевал он с ними за то, что они делали и что собой представляли.

Он фыркнул. Такое мог бы сказать, и притом верить в свои слова, самый отъявленный расист.

Его тошнило от торговли звездной пылью как таковой.

– Беда моя в том, что я ничего не люблю и ничего не ненавижу, – пробормотал он про себя.

– Что?

– Извините. Думал при включенном языке.

Ему было все безразлично. Ничто его не трогало. Обезболивающие таблетки бросили его в нирвану. Или в бездонную черную яму, куда не доходил свет эмоций. Он не мог понять, куда именно.