Читать книгу "Пока мы можем говорить - Марина Козлова"

«В пятой палате две свободные койки, – подумала Анна обреченно и меланхолично. – Будет Варе подружка».

«Вот и повод идти к Торжевскому, кстати, о птичках», – сказала она себе, передавая Томе с рук на руки насквозь мокрую гостью из Белгородской области. Как раз попросить разрешения оформить бездомную больную, выслушать монолог про то, что из уважаемого лечебного учреждения такие, как она, делают богадельню, с мрачным удовлетворением убедиться, что он точно такой же кретин, как и предыдущий главный, который только об этом и говорил, и похоже, был тайным сторонником массового умерщвления в газовых камерах бомжей, психически неполноценных, а заодно геев, цыган и одиноких беспомощных пенсионеров – всех, кто с шумом и грохотом вываливался из его стройной и стерильной картины мира.

Но главврача она в открытом настежь кабинете, к своей досаде, не обнаружила, зато в углу, в глубоком мягком кресле, положив ногу на ногу, сидел какой-то коротко стриженный парень в сером свитере и в очках, сдвинутых почти на кончик носа, и листал журнал.

– Не подскажете, Евгений Петрович надолго ушел? – поинтересовалась Анна, глядя, как молодой человек покачивает ногой в отличном кожаном ботинке.

– Ну, как сказать… – Парень посмотрел на нее поверх очков продолговатыми карими глазами и улыбнулся. Улыбка обозначила ямочки на щеках. – А вы Анна Владимировна?

– Да, но мне ждать его некогда, – раздраженно сказала Анна. – У меня новые пациенты, и вообще.

– Но они же не убегут, – молодой человек положил журнал на столик и поправил очки, – у нас же решетки на окнах.

– Евгений Петрович, я сейчас, – донесся из-за двери трубный бас кадровика Миши Бойченко, – я тут вам личные дела несу…

– Его нет, – сообщила Анна в дверной проем.

– Чего это нет? – удивился парень. – Я есть.

Он легко встал с кресла, с хрустом потянулся, сцепив пальцы высоко над головой, а потом двумя короткими движениями подтянул повыше рукава серого свитера. После чего подошел к Анне несколько ближе, чем допускали приличия, и мягко взял ее за локоть.

– Оригинально, – только и смогла сказать Анна.

– Я вчера видел фотки с какого-то вашего корпоратива, – интимно признался новый главврач, полковник Торжевский. – И сразу влюбился в ваше изображение.

– У меня есть несколько свободных мест в отделении. – Анна отступила на шаг и выдернула руку. – Милости прошу. На ужин гречка с овощным рагу.

– Уже и пошутить нельзя. – Евгений Петрович сел за стол, толкнул пальцем мобиле и стал смотреть на качающиеся блестящие шарики в матовой полусфере. – Уже и комплимент сказать нельзя. Черт знает что.

Анна посмотрела на руку, которая только что держала ее за локоть. Хорошая рука, чего там.

Двухметровый увалень Миша Бойченко, хмыкнув, положил на стол папки и удалился на цыпочках, послав Анне от двери воздушный поцелуй.

– Я снова подобрала с улицы больную, – сказала Анна. – А чего вы так на меня смотрите?

– Я устанавливаю с вами зрительный контакт. – Евгений Петрович вынул из пачки сигарету и не глядя сунул ее в рот. – Я был на одном продвинутом тренинге, и мне сказали, что с людьми надо обязательно устанавливать зрительный контакт. Раньше мы, бедные крестьяне, об этом даже не догадывались. Правильно взяли больную, не на улице же ей оставаться. Холодно, мокро. А у вас гречка с подливкой.

– С рагу, – машинально поправила Анна, глядя в его узкие карие глаза. Контакт так контакт.

– Ну да. Я вас вообще-то позвал, потому что мне сорока на хвосте принесла, что вы очень много работаете и ни хрена не отдыхаете.

– Так точно, Евгений Петрович, – согласилась Анна, не отводя взгляда. – Ни хрена. И что?

– Поезжайте в Гамбург на конференцию вместо меня, а? Полторы недели, делать вообще ничего не надо и даже вредно, ну там докладик один сделаете, а дальше будете пиво пить и по хорошему городу гулять.

«Кто-то настучал ему про мои семейные обстоятельства, – поняла Анна. – Бойченко. Известный в клинике инсайдер».

– Я не могу, – покачала она головой и взяла свой мокрый зонт. С зонта на пол натекла целая лужа, и Анна некоторое время задумчиво ее созерцала. – Не могу. Поезжайте лучше вы.

Евгений Петрович обеими руками потер крепкую шею и снова уставился на мобиле поверх очков в тонкой золотистой оправе.

– Я бы поехал, – наконец со вздохом сказал он, – но, честно говоря, я не очень люблю Гамбург. Однажды меня там чуть не убили.

Анна вернулась в отделение, в рассеянности и недоумении посидела в кресле, немного повертелась в нем, несколько раз переместила шариковую ручку с места на место и, наконец, выбросила в мусорную корзину пачку распечаток из Интернета по гештальттерапии. Не будет она заниматься гештальтом, пусть все гештальты в мире завершают сертифицированные дурочки с факультета психологии госунивера. Они идут туда лечить свои психосексуальные неврозы, а заканчивают аспирантуру уже в обновленном формате: начинают осознавать, что их миссия – помогать людям. Желательно за шестьдесят долларов в час. Вот пусть они и пишут диссертации и в процессе написания мастурбируют, глядя на портрет Курта Левина, сделанный уличным фотографом на фоне Венской оперы в 1921 году. Она же – клинический психиатр с медицинским образованием, и не хочет она помогать людям, люди ее решительно не волнуют. Только своих дуриков она и любит, но странною любовью. Как детей и животных одновременно. Только своих дуриков и еще своего мужа, который, наверное, бредет сейчас из гостиной на кухню, заваривает себе зеленый чай в круглом китайском чайничке, смотрит в окно на дождь, на мокрые деревья, шарится в Интернете, качает кино и музыку. «Что тебе купить?» – спрашивает она его перед выходом с работы. «Купи мне карамелек, – просит он. – Мятных, зелененьких».

Простая карамельная душа. Вот она не ест сладкого уже несколько лет – все время ощущает в горле горечь. И понимает, что горечь эта – не органолептического свойства, она имеет другую природу.

Через десять дней ранним воскресным утром, а именно в половине одиннадцатого, Анна будет умываться над детской алюминиевой ванночкой под шелковицей. И увидит в старом зеркале, привязанном к стволу ржавой проволокой, сонную женщину с ореховыми волосами, с розовыми тенями под глазами, с каплей воды в ключичной ямке, с перекрученной синей бретелькой ситцевого сарафана на загорелом плече. Она увидит, что женщина щурится и непонятно чему улыбается, и не сразу поймет, что рассматривает себя. И еще она увидит в зеркале, как сзади за шею ее перехватывает мужская рука так, что ее подбородок упирается в теплый сгиб локтя того, кто, в свою очередь, утыкается носом в ее затылок и шепчет ей на ухо: «Омлет, кофе, горячий салат – всё на столе и стремительно остывает».

Она разворачивается к его невероятным губам, каких нет ни у кого, ну, может, были только у Патрика Суэйзи времен «Грязных танцев», к губам, которые долго и медленно целуют ее в шею, потом, подумав, оставляют короткий влажный след на ее губах, потом говорят: «Нет, Аня, нет».