Читать книгу "Эммаус - Алессандро Барикко"

— На следующий день я к нему вернулась. Никакой исповеди, только долгая прогулка. Я приходила туда снова и снова. Уже не могла без него обойтись. Потом он сам стал просить меня приходить. Все развивалось очень медленно. Но с каждым разом что-то менялось. Впервые мы поцеловались, потому что я этого пожелала. Потом он всегда сам целовал меня. Я могла остановиться в любой момент, я не слишком сильно его любила и могла остановиться. Но я осталась с ним до конца, потому что это было так необычно — наблюдать его грехопадение. Мне хотелось узнать, до какого предела способны дойти в любви служители Бога. И я его не спасла. Я так и не нашла веской причины, чтобы спасти его от меня. Восемь лет назад он покончил с собой. Он оставил мне записку. Помню только, что в ней он говорил о том, как тяжко нести крест, но в непонятных выражениях.

Она взглянула на нас. Видно было, что она еще что-то хочет сказать — и именно нам.

— Андре — его дочь, — произнесла она. — И ей об этом известно.

Она сделала маленькую коварную паузу.

— Полагаю, и Богу тоже об этом известно. Ведь он не поскупился на наказание.

Меня поразил не ее взгляд, а взгляд Святоши, хорошо знакомый мне и как раз имевший отношение к демонам. В такие мгновения кажется, будто он ослеп: он все видит, но иначе, поскольку смотрит как бы изнутри. Нужно было уходить. Я встал, объяснив, что мы спешим, — в таких случаях я хорошо умею подбирать слова, и вообще я будто специально сюда пришел, чтобы вовремя уйти и увести Святошу. Мать Андре вела себя безупречно, она даже поблагодарила нас, без тени иронии. На прощание она пожала нам руки. Прежде чем уйти, я успел заметить у стены в прихожей предмет, которому ни при каких обстоятельствах не полагалось там находиться, однако, вне всяких сомнений, это была бас-гитара Бобби. Он в нашей группе играет на бас-гитаре, черной, блестящей, на которой красуется переводная картинка, изображающая Ганди. И теперь этот инструмент стоял там, в доме Андре.

— Можете приходить в любое время, — проговорила мать Андре.

— Какого черта делает твоя бас-гитара в доме Андре?

Мы даже не дотерпели до утра, чтобы отправиться к нему и задать этот вопрос. В тот вечер в приходской церкви как раз состоялось собрание служителей, и мы все пошли на него, только Лука отсутствовал: как обычно, неприятности дома.

Бобби покраснел — он не ожидал этого вопроса. Ответил, что играет вместе с Андре.

— Играешь? Что именно?

— Партию бас-гитары, — сказал он.

Он опять попытался все обратить в шутку. Так уж он устроен.

— Не говори ерунды. Что за музыку ты с ней играешь?

— Ничего особенного; так, для спектакля.

— Ты играешь с нами, Бобби.

— Ну и что?

— А то — если ты вдруг станешь играть с кем-то еще, ты должен сообщать нам об этом.

— Я собирался вам сказать.

— Когда?

Стало ясно, что он обиделся.

— Какого черта вы от меня хотите? Как будто я вам муж, а вы мне — жена.

Он шагнул вперед:

— Лучше расскажите, что вы-то там делали, зачем наведывались к ней домой?

Он был прав. Я объяснил ему. Сказал, что мы со Святошей ходили побеседовать с матерью Андре. Сообщить ей правду о ее дочери, чтобы та что-нибудь предприняла: ведь Андре губит себя и своих подруг.

— Вы ходили к матери Андре, чтобы поговорить с ней об этом?

Я добавил, что Святоша рассказал ей о нас, о Церкви и о том, что мы обо всем этом думаем. Он посоветовал ей отправить Андре на исповедь, поговорить со священником.

— Андре? На исповедь?

— Да.

— Да вы с ума сошли, у вас с головой не в порядке.

— Мы правильно поступили, — возразил я.

— Правильно? Да разве ты можешь понять Андре? А эта женщина — мать Андре, она лучше знает, что ей делать.

— Не факт.

— Она взрослая, а ты — всего лишь мальчишка.

— Ну и что?

— Мальчишка. Кем ты себя возомнил, чтобы поучать ее?

— Господь говорит нашими устами, — промолвил Святоша.

Бобби обернулся и посмотрел на него. Но не заметил его особенного, «слепого», взгляда. Он слишком разозлился.

— Ты пока еще не священник, Святоша, ты — просто мальчишка; вот когда станешь священником, тогда приходи и, так и быть, читай нам проповеди.

Тут Святоша с дьявольским проворством набросился на него. Они покатились по земле, осыпая друг друга тумаками. Все случилось так быстро, что мне оставалось лишь стоять и смотреть. Они почему-то дрались молча, сосредоточенно, били друг друга по лицу. Душили. Потом Святоша сильно ударился головой о землю и обмяк на руках у Бобби. У обоих текла кровь.

Пришлось нам отправиться в больницу скорой помощи. Медики спросили нас, что произошло.

— Подрались, — ответил Бобби. — Из-за девчонок.

Врач кивнул, ему было все равно. Их обоих отправили за стеклянную дверь: Святошу отнесли на носилках, Бобби сам дошел.

Я сидел в коридоре один и ждал, под рекламным плакатом «Ависа» — автобуса, в котором сдают кровь. Я ходил туда, когда был маленьким, — вместе с отцом. Автобусы эти стояли на площади. Мой отец снял пиджак и закатал рукав рубашки. Он, конечно, выглядел в моих глазах героем. По окончании процедуры ему дали стакан вина, он и мне позволил пригубить. Мне всего восемнадцать, а счастье уже имеет вкус воспоминаний.

В коридор вышел Бобби с двумя пластырями на лице и подвязанной рукой — ничего серьезного. Сел рядом. Вечерело. Не было необходимости выражать дружеские чувства, но я все-таки похлопал его по плечу, чтоб он знал наверняка. Он улыбнулся.

— Что ты играешь с Андре? — спросил я.

— Она танцует, я играю. Она сама меня попросила. Это для спектакля. Она хочет сделать спектакль из этой музыки.

— Что это за музыка?

— Я не знаю. Она нисколько не похожа на то, что мы играем в церкви. В ней нет никакого содержания.

— То есть?

— То есть нет содержания, она ничего не значит: там нет сюжета, нет идеи — ничего. Просто Андре танцует, а я играю — и все.

Он задумался. Я старался все это себе представить.

— Поэтому нельзя сказать, что то, что мы делаем, — хорошо. Мы просто делаем — и все. «Хорошо» тут ни при чем.

Зато, по его словам, у них получалось красиво.

Объясняя, он с трудом подбирал слова, а я с трудом понимал его: ведь мы католики, мы не привыкли делать разницы между эстетической ценностью и нравственной. Это как с сексом. Нас учили, что люди занимаются любовью для общения и чтобы делить друг с другом радость. И музыка существует для того же. Не ради наслаждения, ведь оно — всего лишь отзвук, отблеск. Красота — всего лишь случайность, необходимая разве что в минимальных дозах.