Читать книгу "Вниз головой - Владимир Фёдорович Иванов"

Иван Фомич и Семен Прохорович получили премии, лучший заготовитель Петр Коровкин — благодарность.

Затем свой приказ обнародовал Семен Прохорович Кусакин — исполняя по случаю отъезда Фортунова на ревизию (то бишь на рыбалку?) должность управляющего. Он премировал за выдающиеся заслуги Ивана Фомича и завкадра Илью Михеевича, объявил благодарность лучшему заготовителю Петру Коровкину.

В зале красный как рак Коровкин клялся соседям, что традиционной «обмывки» не зажмет. А тем временем Иван Фомич уже оглашал свой приказ — премировать Кусакина и Изюмкина, наградить подарком Куфейкину, объявить благодарность лучшему заготовителю П. Коровкину.

Иван Фомич ошибся. Не следовало награждать Куфейкину. Пока он и Семен Прохорович жали друг другу руки, а Куфейкина, не укрепив тыла, пробиралась к президиуму за подарком, началась интенсивная утечка заготовителей.

Иван Фомич объявил начало «неофициальной части».

В театре ни один, даже самый короткий, спектакль не обходится без антракта. Антракт — это традиция. И в то же время антракт — это великое изобретение. За время антракта на сцене воплощается в жизнь воображение художника-декоратора, натягивается тетива творческих замыслов режиссера.

Для зрителя антракт подчас — единственная возможность превратить испорченный вечер в полуиспорченный, возможность, как говорил один из великих комбинаторов, «вовремя смыться».

Мало кто знает, что для буфета антракт — это выполнение плана. А два антракта — перевыполнение. Если бы все драматурги в юности проходили практику в системе общепита, в их произведениях было бы минимум по 6—7 антрактов.

Иван Фомич над проблемой перерывов не задумывался, но на практике использовал их образцово. Пока воинство заготовителей седлало в бухгалтерии сверкающий вензель, Иван Фомич с супругой и приближенными скромно укрылся в кабинете. Волшебная неведомая сила соорудила там столик, на котором сторожко жались между тарелочками с черной икрой и иными деликатесами бутылки с коньяком. Вообще-то Иван Фомич предпочитал «экстру», а золотистый дар виноградных плантаций раньше называл не иначе, как клоповником. Но однажды где-то прослышал, что настоящую солидность придает только коньяк и… что значат вкусы, когда под угрозой авторитет!

Новому году шел уже второй час, когда Иван Фомич с компанией, изрядно заправившись в кабинете, вывалился в общий зал и торжественно поднял бокал шампанского:

— С Новым годом!

— Ура! Ни пуха ни пера! — одиноко выкрикнул в ответ захмелевший Коровкин.

Зал вздрогнул и замер.

СЛУХ

Родившись в бухгалтерии, слух ужом проскользнул в неплотно прикрытые двери и пополз по коридору.

Старший бухгалтер Андрей Кузьмич Убиенко столкнулся у входа в контору с самим Аполлоном Фомичом. И произошло непонятное: управляющий в знак приветствия пухлой своей ручкой потеребил поля шляпы. Мало того, он спросил:

— Э-э-э… уважаемый, как ваше… м-м-м… здоровье?

— Начальство, брат Кузьмич, так просто о здоровье не спросит. Готовься к прощальному ужину. Как пить дать, сокращение, — внес ясность в это чрезвычайное происшествие счетовод Мозговитов и защелкал костяшками счетов. Убиенко возмущенно запротестовал:

— Позвольте, позвольте, Автоном Карпыч. Как же так?

— А так, — отрезал Мозговитов. — Сокращение на пять процентов. Я вот тут подсчитал: вы — как раз пять процентов.

Убиенко уронил очки и, охая, полез за ними под стол.

— Конечно, сокращение, — вступила в разговор кассирша Юлия Глебовна. — Я еще вчера говорила, что будет сокращение. Разве я была неправа?

— Вы, голубушка, оракул, — откликнулся экономист Спиглазов. — Сокращение — это точно.

— Но почему меня?! — выкрикнул из-под стола Убиенко.

Бухгалтеру никто не ответил. С ним было покончено.

В наступившей тишине противно скрипнула дверь. В бухгалтерию вплыла делопроизводитель Кочкарская, женщина упорно лечащаяся от тучности. В заплывших глазах ее сверкали слезинки. Мозговитов радостно воскликнул:

— О, Ираида Сергеевна! Вы знаете, а Фомич-то нашего Кузьмича того… скушал. По сокращению.

— Ах, сокращение! — Кочкарская упала на жалобно охнувший стул. — Значит, вот в чем дело! А я-то ломаю голову…

— Над чем, голубушка? — спросил Спиглазов.

— Ну как же! Иду по коридору, навстречу — он. Здравствуйте, говорю, Аполлон Фомич. А он, представьте себе: «Здравствуйте». И говорит: «Вы… э-э-э… уважаемая, сегодня… м-м-м… прекрасно выглядите». Что, думаю, такое? Может, путевку, которую мне выделили, отобрать хочет?

Мозговитов взволнованно сорвался с места.

— Десять процентов! — победоносно выкрикнул он. — Сокращение десять процентов! Готовьтесь и вы, Ираида Сергеевна.

— Но за что?

— Начальству виднее, — сморщил лоб счетовод. — Начальство знает, кого первым съесть.

— А что я вчера говорила? — вновь вступила в разговор кассирша Юлия Глебовна. — Разве я была неправа?

— Вы, голубушка, оракул, — подтвердил Спиглазов.

На пороге появилась хрупкая фигурка библиотекарши (по штатному расписанию — грузчик) Офелии Дриадовой.

— Господи, что творится! — воскликнула Офелия. — Вы что-нибудь понимаете? Он заходил ко мне! Аполлон Фомич зашел и спросил: «А что… э-э-э… уважаемая, не трудно вам со всем этим… м-м-м… справляться?» И так вот, ручкой, на книги показал. Вы понимаете? Может быть, мне помощницу дадут?

— Помощницу? — зловеще прошептал Мозговитов. — Не-е-е-т! Ничего вы не понимаете. И мы дураки. Простофили. Нет никакого сокращения. Амба! Ликвидируют нас, вот что. Как излишнее звено. Или как параллельный аппарат. Фомич-то выше метит… словом, не сокращение, а ликвидация!

— А что я вчера говорила? — сказала кассирша Юлия Глебовна. — Будут многие конторы ликвидировать. Разве я была неправа?

Спиглазов прохрипел что-то насчет оракула и умолк. Мозговитов, внутренняя энергия которого уже приблизилась к энергии атомного взрыва, ракетой вылетел в коридор.

Через полчаса лихорадило весь организм конторы. Росла температура, повышалось давление. Беспорядочно, как нейтроны в сломавшемся ускорителе, метались по зданию взволнованные сотрудники. Забытые и растерянные посетители, прижимаясь к стенам, спешили покинуть заболевшее учреждение.

Только в кабинете управляющего царила деловитая тишина: Аполлон Фомич насыщал примерами личного проявления чуткости к подчиненным докладную записку о воспитательной работе в коллективе.

ВИКТОР САМАРЦЕВ

ВАЛЕНКИ

Я заказал валенки для трехлетнего Алешки. По случаю в августе на барахолке купил черной шерсти и отнес в мастерскую.

Принимал заказ сам мастер — щуплый мужчина лет сорока пяти.

Он оглядел маленький тюк, ощупал клок шерсти, помял, зачем-то понюхал его и сказал:

— Так. Шерсть, значит. Для валенок.

Я утвердительно кивнул.

Мастер спросил домашний адрес, фамилию, имя, отчество, все это записал в тетрадку, занес в квитанцию. На квитанции в графе «срок готовности» он разборчиво нацарапал: «В декабре».

В декабре я зашел в мастерскую, показал квитанцию. Приемщица, миловидная женщина лет тридцати, долго копалась в книгах, тетрадях, лазила по мешкам с шерстью. Наконец, отчаянно крикнула:

— Филиппыч! Иди сюда! Клиент пришел!

С колодкой в руке, при фартуке, весь пропахший овечьим потом, появился Филиппыч. Он сощурился, глядя на свет и на меня…

Я протянул ему квитанцию.

— А-а, — сказал Филиппыч, — помню, помню. Шерсть белая?

— Нет, черная.

— Ага, черная. В мешке