Читать книгу "Изыде конь рыжь... - Kriptilia"

умел, он был и правда – ребенок и нахлебник. Лет ему было девятнадцать, от чего было стыдно.

- Я почищу крышу.

- Вы возьмете Андрея, позаботитесь о страховке и почистите крышу. Страховка обязательна, для самоубийства, как я уже сказал, есть более простые способы. Потом вы обойдете дом – и составите список того, что нужно сделать. Подумайте, посоветуйтесь, вычеркните ненужное. Распределите по важности. И займитесь. Не обязательно сами. Если это требует больших вложений или усилий, скажете мне. Все остальное – делайте. Изучите район – хотя бы вокруг дома. Где опасно, где не очень, кто где живет, куда привозят хлеб, не появились ли в округе подозрительные люди.

- Зачем, Владимир Антонович? – В округе было сравнительно тихо, днем не стреляли, ночевали все дома. Андрей унес со службы револьвер и патроны; к тому же Марк очень хорошо знал, что в дом доктора Рыжего ни один городской бандит не сунется иначе как с приношениями.

Профессор закрыл глаза, помотал головой, упер вертикально ладонь в стену стеллажа. Потом спросил:

- Марк, вы вообще представляете себе, что творится в городе? Вы знаете, что повального всегородского голода пока нет только благодаря желтухе и тифу, но эта благодать уже подходит к концу? Вы знаете, что в Парголово заседает специальная комиссия по людоедству? Постоянная комиссия, Марк.

Он знал – а кто не знал? – но все эти рассказы и россказни сливались в единую картину, которую он называл Разрухой Вавилонской: разбой и людоедство, похищение пришлыми женщин в рабство и продажа детей якобы для работы на земле, облавы на торговцев мясом, которых жандармерия вешала на месте, рассказы о трактире, где подавали задешево сладкий наваристый бульон, и трактир этот в рассказах кочевал по всему городу, а, может, просто был не один. Сам Владимир Антонович еще недавно наорал на Лельку за пересказ подобных сплетен, заклеймил их «чушью и дичью» и запретил «таскать в дом панический словесный мусор».

- Что-то случилось?

- Ничего не случилось. У нас уже шесть лет совершенно ничего не случается, вы не обратили внимание? Почему вы позволяете себе роскошь считать, что камень, который под собственной тяжестью ползет вниз по наклонной плоскости, остановится именно на этом микроскопическом бугорке? Я не говорю о катастрофах, тут вы ничем помешать не можете – разве что следить за погодой и постараться вовремя сбежать. Я говорю о вещах вполне бытовых – в городе все меньше еды, все меньше тепла и почти нет лекарств. И у этого есть прямые практические и уголовно-практические последствия. А вы уже не можете позволить себе, чтобы вас зарезали на подходе к дому, потому что у вас в авоськах хлеб на всю компанию. Или потому, что вы – несколько пудов мяса, костей и требухи, вполне годящейся в пищу.

Марку настойчиво казалось, что Владимир Антонович имеет в виду отнюдь не его, просто не говорит прямо, чтобы не накликать беду.

- Вчера на Крестовском острове в дом к семейству из пяти человек – две женщины, инвалид, двое детей восьми и одиннадцати лет, вломилась банда с Выборгской стороны. Эти пока еще человечину не едят... к сожалению. – Юноша недоуменно моргнул, и профессор с неприятной усмешкой пояснил: – Скотину просто режут, а не забавляются с ней. Начали гости с того, что изнасиловали всех... думаю, кроме инвалида, впрочем, не уверен, продолжили расспросами, где те хранят ценности. Подручными средствами – печь и кочерга, гвозди, ножовка. Закончили... вам интересно, чем они закончили, Шмидтов? Что же вы такое лицо мне строите, это полицейская сводка. Одно из примерно сорока однотипных происшествий... То, что этих происшествий было сорок, а не двести – заслуга жандармерии, полиции, мороза, снежных заносов и отсутствия транспорта. Банда заводит себе несколько нор в относительно заселенном районе и начинает его понемногу выедать. Коммуникаций никаких, на помощь звать некого, а если наутро в хлебную очередь никто не пришел – кому какое дело? Вот свидетелей при этом оставлять нежелательно. Они и не оставляют.

- Владимир Антонович!.. – взвыл Марк, уже все себе представивший в красках, звуках и запахах, и впервые за последние годы он был очень рад, что желудок пуст со вчерашнего дня.

- А теперь вообразите себе, Марк, что банда эта заявилась сюда. И не себя в качестве того инвалида, а Анну Ильиничну и Маргариту Дмитриевну, и Елену... как ее там. Во всей красе, со всеми кочергами. Может быть, это вас взбодрит. А потом подумайте о том, что это мероприятие... разовое. И закончится все же за несколько часов. А другая графа полицейской сводки это некачественная пища, селитра в соли, бытовые травмы, за которыми не уследили. Сколько умирает ослабленный человек от сепсиса – знаете? Стрелять вы умеете? – уже другим, деловитым тоном спросил профессор. Марк молча кивнул, и на стол перед ним легла потертая кожаная кобура и мятая картонная коробка патронов. – Забирайте. Сможете выстрелить в человека?

- Смогу, – сглотнул слюну Марк, и уже не сомневался – сможет.

***

Володя увел доблестного рыцаря в библиотеку, плотно притворил двери. Говорил не меньше часа, Анне успело наскучить ожидание – а выпустил не Марика, а решительно черт знает что. Лицо белое, губы синие и закушены изнутри. Анна ахнула, но расспрашивать не стала, отложила на вечер. Отвела в кухню, налила водки из стратегического неприкосновенного запаса – случай был самый тот. Пошутила: «Хорошо зимой в деревне, водку охлаждать не надо». Вечный балагур разжал сведенные челюсти, отсалютовал стопкой:

- Ничего. Как-нибудь проживем.

- Псалмов только по ночам не пой...

Вздохнула про себя: у Владимира легко получалось приводить людей в подобное состояние. Талант этот проявился только в последние годы. Раньше Володя был не добрее, не мягче – осторожнее. Анна поежилась, запахнула шаль плотнее. Вспомнила старый разговор, еще в год начала войны. Санька, брат, ожидавший досрочного выпуска из военного училища, подвигов и славы, разглагольствовал при отце, что не уважает, не может уважать бездельников, которым все достается на родительские средства. Вот Володя – это человек, сам себя сделал, а эти...

- Да вы, Александр, кажется, у меня дураком