Читать книгу "Собачий лес - Александр Александрович Гоноровский"

густо пахла озером. Засыпал я плохо. Было жарко даже под простыней. Перед глазами еще прыгал свет фар грузовика дяди Гоши, превращавший самые небольшие рытвины на дороге в черные бездонные дыры. Время тянулось и никак не хотело остановиться. Сквозь первые капли сна я услышал сухой шелест травы. Кто-то подобрался к окну и замер. По стене поползла и выросла тень. Она была похожа на гигантскую куклу с круглой как шар головой. Чтобы кукла не услышала меня, я тихонько набрал в легкие воздух, медленно задышал носом. На диване, прижав к груди одеяло, села тетка и посмотрела на тень. Днем скрип диванных пружин почти не слышен. Но сейчас это был самый громкий и острый звук.

– Илья Андреич? – тихо спросила тетка, чтобы не разбудить меня.

Трава зашелестела и стихла. Тень исчезла.

– А кто такой Илья Андеерич? – спросил я.

– Никто.

– А куклу могут звать Илья Андреич?

– Не говори глупости.

– А кукла может картинки показывать?

– Что ты изъелозился весь?

– Мне страшно вообще-то.

– К утру пройдет. Спи.

Утром твой отец нашел вторую Ленкину сандальку. Не левую, спрятанную мной в обувном ящике, а правую. Она лежала в пяти метрах от нашего окна. Там, где садик упирался в забор котельной. Здесь забор был пониже. У дяди Гоши на него не хватило кирпичей.

Под стеной котельной пинал лопухи высокий тощий милиционер – спина дугой, застиранная гимнастерка. Рядом дымил папироской твой отец и мыкался собачник со старым толстокожим портфелем. Собаки при нем не было. Он сам нюхал и рассматривал со всех сторон находку, которую держал на одном мизинце.

Ты, я, Юрка и Маргаритка прятались неподалеку в разросшихся кустах жимолости. Сколько я в них прятался от тетки, и она ни разу меня не нашла.

– Чего по садам сегодня поперся? – спросил собачник твоего отца.

– Соседка сказала, что ночью под окнами шастал кто-то и племянника испугал. А он у нее всего боится, полночи рыдал.

Я чувствовал, как вы все смотрите на меня, и очень разозлился. Потому что не так уж я и испугался. И плакал всего чуть.

Собачник поднес сандальку ближе к глазам:

– Пацан какой-то нацарапан.

Твой отец наклонился к сандальке:

– Черт, мелко.

– Один глаз закрой. Так удобнее.

– Пацан, да, – подтвердил твой отец. – А в руке у него что?

Собачник снова поднес сандальку к глазу:

– Коробка?

– Что еще за коробка?

– М-да… Слишком схематично. Не сорок пятый размер обуви.

Я тихонько развернул и сунул в рот карамельку «Хаджи-Мурат».

Маргаритка показала пальцем на свои губы – заняла очередь на досос. Мать не разрешала ей досасывать чужие карамельки, но досос был вкуснее. Часто конфеты были покрыты белесой сахарной коркой. Тетка говорила, что эта корка от старости, хотя на ней такой корки не было.

Юрка показал, что он следующий. Но ты открыла мне рот, выковыряла из него карамельку и сунула себе за щеку. Руки у тебя были грязные. На зубах заскрипел песок. Я сплюнул и попал себе на коленку. Юрка и Маргаритка подло заулыбались, хотя «Хаджи-Мурат» им теперь не светил.

– Кроме сандальки ничего. – Тощий милиционер привалился к каменной кладке.

– Возможно, слетела с ноги, когда он тело к забору тащил, – сказал собачник.

Твой отец глубже натянул фуражку на мокрый лоб.

– Отпечатки надо снять.

Ты подняла палец и чмокнула леденцом, будто знала, о чем говорят взрослые.

Собачник аккуратно опустил сандаль в кожаный портфель:

– Вряд ли что найдем. Он же у нас мужик с подковыкой.

– Воевал? – спросил твой отец.

– Смерш, – ответил собачник. – В прифронтовой зоне диверсантов ловил. Потом был начальником лагеря под Читой. Его в Нальчик переводили на подполковничью должность, а он вдруг со службы уволился и сюда в кочегары. Странно, да?

Только сейчас до меня дошло, что говорили они про дядю Гошу.

– Человек разным с войны пришел, – сказал тощий. – Кто начальником, а кто с финкой.

Собачник передал тощему портфель:

– Свободен, Грымов.

Милиционер обиделся и, помахивая портфелем, пошел прочь.

– Не стала бы девочка наполовину босая по лесу бегать, – сказал собачник. – А здесь бы Кунгу́р сандаль вынюхал.

Твой отец сощурился от табачного дыма:

– Фабричный сторож Камиль Култаев показал, что Перегудов на лотках хлебных курил, когда дети мимо него проходили. Култаев хлеб в магазине купил и на фабрику возвращался. И еще. В такую жару котельную не топят, а дым из трубы тем вечером шел.

– М-да… Алиби у мужика нет, – сказал собачник. – Следует подвал в котельной осмотреть, пепел просеять. Мог сжечь.

– Пошли, прижмем.

– Не гони, Илья Андреич. Не на Берлин. – Собачник снял кепку, загладил к затылку мокрые от пота волосы. – Сначала ордер.

Мне совсем не понравилось, что твоего отца зовут Илья Андреич.

– До сих пор, когда кто-то из наших в криминале замешан, – продолжал собачник, – смотрю на него и думаю: «Подвел ты нас, брат. Подвел». Хотя, конечно, мы и в европах много чужой крови даром пролили.

– Кто даром, кто заплатил. Теперь не разберешь. – Твой отец щелчком отправил догоревший бычок в кусты и попал Маргаритке в лоб.

Она вскрикнула, и мы ломанулись через ветки, через забор по садам. Собачник вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул нам вслед.

3

Собачник часто вспоминал немку. Про себя он называл ее учительницей музыки. Хотя кем она была, собачник так и не узнал. У нее в руке был игрушечный пистолет. После собачник понял, что пистолет игрушечный. На войне не бывает игрушечных пистолетов. Он выбил оружие и сдавил ей горло. И она поддалась, раздвинула ноги, закрыла глаза. Иногда собачник хотел вспомнить ее лицо, но не мог. В памяти всплывали только закушенная губа и ямочка на подбородке, в который он упирался левой рукой. Пробитое осколком пианино. На крышке разложены ноты. Посудная горка, все тарелки в которой на удивление были целы. Фарфор сиял.

Фотографии на стенах: полная старушка в задорной шляпке, врач в сером кабинете топорщил седые усы, два молоденьких лейтенанта вермахта у магазина колбас – форма на них и колбасная вывеска, казалось, оправдывали любые действия собачника. А вот дети в резных рамках на каминной полке пугали. С улицы от осевшего в щебень дома тянуло пылью. Через стену было слышно, как вскрикнул и радостно залопотал по-калмыцки рядовой Хошуда Монгна Ким. Он нашел отрез живого шелка.

Пришел лейтенант Назимов. Солнце светило красным сквозь его уши. Лейтенант хотел посмотреть строго, но у него вышло совсем растерянное мальчишеское лицо. Молодой, только после училища, он стоял в дверях и