Читать книгу "Инка + Дик = ? - Ася Борисовна Горская"

на нежном голубом листке почтовой бумаги. Наконец, Борис закрыл ящик письменного стола. Руки тряслись, словно он что-то своровал. Положил их на прохладное стекло, чтобы успокоиться, опустил голову и задумался. Жгучее чувство стыда сменилось томительной болью внутри, отчего хотелось заплакать, как когда-то в парке.

— Здравствуй, Дик... Я согласна дружить с тобой,— вот откуда исходила эта боль. Она была сильнее давней маминой пощечины. Инке нравится другой человек. Не он, Борис, а кто-то другой.

— Я согласна дружить с тобой...— он сразу ощутил Климову как личность, сильную, независимую, вольную в выборе друзей. А себя увидел жалким, ограниченным фанатиком, носящимся со своими формулами. Он в сердцах рванул черновики, смял, швырнул на пол и тут же пожалел об этом: в комнату вошел Антон Семенович.

— Ты чего злишься? Не получается — отложи в сторону, пока не выносишь в себе. Высшая математика — вузовская программа.

— Извините... Не звонил еще Дмитрий Ильич? — смешался Борис.

— Да что с тобой, Егоров? Ты и впрямь ничего не слышал. Я с ним поговорил уже, и мама твоя звонила — жива наша Инка! — От последних слов учителя у Бориса защипало в глазах, и комок застрял в горле.

Уже совсем стемнело, когда, закрыв квартиру Климовых, они вышли на улицу.

ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО

Оказалось, что за три месяца пребывания в школе новенькая заняла в ней более важное место, чем он, Борис Егоров, проучившийся здесь с первого класса и уже два года приносивший школе первенство в математической олимпиаде. Вот уже несколько дней Инки не было в школе, и каждый день она была кому-то нужна, ее кто-нибудь да спрашивал. Заглядывали пионеры из подшефного класса («Мы Маршака инсценируем с вашей Октябриной»), разыскивал какой-то очкарик из редколлегии («Смешинки» редактировать некому), парень из восьмого «Б» просил напомнить ей про какой-то ЛКС (Борис и не знал о существовании в школе такого клуба). Об одноклассниках и говорить нечего: они каждое утро приставали к Кате и Борису:

— Что, скоро будут пускать к Инке?

— Я же сказал: через две недели. Сколько можно спрашивать? — увертывался Борис.

— А ты не злись,— надоедали девчонки,— не тебе одному хочется проведать ее.

Борис злился потому, что оказался в «дурацком» положении. Все думали, что они дружат, в то время как Климовой наплевать на него. Вон, оказывается, сколько друзей заимела: ходят, спрашивают. Общественница! А притворялась тихоней. И способности так себе, серенькие.

Через некоторое время Борису становилось стыдно, и он развенчивал себя как «бездарного эгоиста», потом снова защищал себя и нападал на Климову. В общем, Борис маялся, и только Антон Семенович мог бы помочь ему. После занятий они вместе вышли из школы. По кислому выражению лица Бориса нетрудно было догадаться о мучивших его сомнениях.

— Что, друг Егоров? Все сам с собой воюешь? Лучшее лекарство в таких случаях — подумать о других. Сходил бы к Топоркову, узнал, почему он в школе не был.— И уже теплее добавил: — А завтра жду к себе, потолкуем. У меня кое-что есть для тебя интересное.

Валерка домовничал один. Видимо, накануне в семье опять была драка: об этом красноречиво свидетельствовали здоровый синяк у него под глазом и беспорядок в доме. Борис поздоровался и стал доставать из портфеля дневник с домашним заданием.

— Привет, самородок,— сразу начал язвить Валерка.— Задач решать не буду. В школу не пойду. Куда мне с таким фингалом? Давай врубим «телек», сейчас «Клуб кинопутешествий» начнется.

— Давай,— согласился Борис.

Но телевизор не «врубался», и Валерка выругался:

— У, гад, видать, и по «телеку» долбанул.

Пришел Костя, принес Валерке подкрепление: несколько беляшей и бутылку кефира. Потом постучала Катя. Борис удивился, но Валерка не смутился:

— Сестра милосердия. Лечить будет.

И правда, Катя достала флакончик бодяги и сделала Валерке примочку. Она «гарантировала», что через день-другой и следа не останется. Заговорили про экзамены, которые предстояло ребятам сдавать этой весной впервые.

Валерка кривлялся:

— А мне все равно. Вытолкнут как-нибудь, раз восемь лет учили. А там в ГПТУ. Ребята, вы знаете, как расшифровывается ГПТУ?

— Государственное профессионально-техническое училище,— Катя наивно полагала, что Валерка не знает этого. А он захохотал, его подбитый глаз кроваво загорелся, крупные зубы сверкнули белизной:

— Ха-ха-ха, необразованные! Это обозначает: господи, помоги тупому устроиться... Ха-ха-ха...

Никто не засмеялся. Костя покраснел. А Катя до слез негодовала глазами. Когда, наконец, Валерка утих, она начала первая:

— Это злость в тебе говорит. И обида. Ты знаешь: ГПТУ закончил Гагарин! Ты знаешь: там труднее, чем в школе! Ты знаешь: там одновременно с освоением профессии надо пройти программу средней школы! — Катя посмотрела на Бориса, ожидая поддержки.

— А среднее образование сейчас обязательно для всех,— вступил он в разговор, но Валерка перебил его:

— Вот и учись. Ты — вундер, а я серость.

— А если серость — тебе в ГПТУ делать нечего,— это заговорил тихоня Костя.— Там чертежи надо читать, как азбуку. Отец мой каждый шумок в станке своем чувствует. Если хочешь знать — и я пойду в ГПТУ, вот кончу десять — и пойду. А ты... ты просто легкой жизни хочешь.— Костя замолчал, сам смущенный своей смелостью, а Валерка зло сверкнул глазом:

— Вот это друг! Спасибо, уважил...

Разгорелся такой сыр-бор, в котором Борис чувствовал себя лишним. Ему хотелось уйти скорее, но Катя прекратила спор и увела с собой Костю, а Борису велела заниматься с Валеркой. Валерка не посмел ослушаться. Он вытер стол, достал учебники и, как бы делая Борису одолжение, согласился:

— Начнем, что ли?

Постепенно недовольство прошло у обоих. Борис объяснял хорошо, и они так увлеклись, что Борис к концу занятий почувствовал удовлетворение. Валерка тоже был доволен.

— Ты сам пришел или «шеф» прислал? — вдруг некстати спросил он.

— А тебе не все равно, что ли? — Борис попытался грубостью прикрыть неловкость.

— Значит, Антон Семеныч,— вздохнул Валерка.

Борис не знал, как загладить свою вину перед Валеркой, но тот весь обмяк и не думал злиться:

— Что, здорово я орал? Перед Катей стыдно. Сейчас стыдно, а при ней — черт знает что такое! И всякий раз так,— это был вызов к откровенному разговору на личную тему.