Читать книгу "Больница неизлечимо помешанных - Томазо Гарцони"

софиста Герода, он сказывает за истину, что тот был столь грубой памяти, что не умел удержать в уме начатков знания, то есть первых букв алфавита. [12] Причиной всему этому, по словам врачей, мозговая разлаженность,[159] которая наполняет все действующие части оцепенением, делая их из-за торпора (говоря врачебным языком)[160] неспособными удерживать в уме хоть что-то.

[13] Среди новейших примечателен пример некоего Мелькиора из Ривабассы:[161] в свое время это был такой беспамятный и слабоумный, что, когда спрашивали имя его отца или матери, он был не в силах вспомнить. [14] Этот Мелькиор был так туп, что однажды в Бергамо на ярмарке спросил у своего друга об иудеях, христиане они или нет. [15] Еще пример, весьма смехотворный, — Маркетто из Толлентино,[162] который, будучи приглашен на обед некими знатными господами из Фолиньо и по старости не имея зубов, чтобы жевать, забыл искусственные зубы, которыми, скрепив оные серебряной нитью, иной раз пользовался, так что, вернувшись домой, перевернул вверх дном все, вплоть до амбара с зерном, в уверенности, что оставил их там.

[16] Вот каковы безумцы беспамятные и слабоумные, коим в Больнице отведена комната, что зовется комнатой забвения, а эмблемой над дверью у них — изображение Харона,[163] как божества милостивого и благосклонного к их нуждам, чьей помощи мы просим следующей молитвой.

Молитва к Харону

за беспамятных и слабоумных

[1] Ныне обращаюсь к тебе, старый Харон, владыка Стигийского болота, господин Коцита, славный кормчий Леты, главный страж Флегетона, и ради того челна, что переправляет смертных по водам забвения, прошу тебя, благоволи вернуть назад этих беспамятных, которые, потеряв память о мирских вещах, погружены, а лучше сказать — погребены в водах Леты по самое горло. [2] Если ты подашь помощь этой умалишенной толпе, узришь пред своим бородатым изображением в храме, посвященном твоему имени у кизикийцев,[164] плетенку, полную сверчками, в знак того, что ты утешил этих помешанных, которые, имея память хуже, чем у сверчка, затем выкажут ее столь обширною, что благословится в этой славе Харон, если только не запамятует исторгнуть из летейского ила похороненных в нем на вечные времена. [3] Итак, поверни кормило твоей лодки и переправь их немедля, пока твоя память об этом свежа, а сия нужда настоятельнее, чем когда-либо прежде.

Рассуждение VII

О помешанных оторопелых, безвольных и не имеющих духа

[1] В толпе помешанных следует поместить и тех, кои в своих поступках, речах, размышлениях и решениях таковы, что кажутся камнями, недвижными и бесчувственными: посему мы нарицаем их помешанными оторопелыми, безвольными и не имеющими духа, ибо они почти как мертвые во всех действиях, что от них исходят. [2] Сего племени были гамсофанты,[165] обитатели одной ливийской области, по природе столь боязливые и не имеющие духа, что избегали любых встреч и не отваживались в общество, чувствуя себя в людской среде потерянными. [3] Ту же природу приписывали древним регийцам, которые по своей вялости и удивительной робости дали повод для пословицы, которой пользуются, когда говорят о человеке безвольном и не имеющем духа: пугливей регийцев.[166] [4] Кто будет отрицать, что помешанным оторопелым и воистину безвольным был грек Артемон,[167] который без всякой цели затворился надолго в четырех стенах, велев двум слугам постоянно держать у него над головой железный щит, дабы ничто упавшее сверху не могло ему повредить, а когда иной раз выбирался из дому, наказывал носить себя в лектике под навесом, заботливо устроенным того же страха ради? [5] Что говорят Аристофан и Лукиан о некоем Плутосе, если не то, что этого безвольного любое дуновение ветерка ввергало в трепет от головы до ног? [6] К нашим временам относится достопамятный пример того Монферрино, что, поднявшись на кафедру с намерением держать речь перед некими лицами, закрыл глаза и со смеженными веками и дрожащим языком, словно издавая трель, насилу кончил вступление, будто параличом разбитое. [7] Такое приключилось однажды с неким бергамцем Коломбино, хоть он и почитался человеком отменного остроумия: он произносил речь и делал много жестов, но слова его застряли посреди дороги, и хотя его жестикуляция была пылкой, речь его, будто обледеневшая, не осмеливалась показаться наружу, так что одно мало соответствовало другому. [8] Среди этих примеров я считаю уместным упомянуть салонца,[168] которого, когда он поднялся на трибуну, чтобы защищать дело своего клиента, прошиб пот такой ледяной, что ввергнул его в трехдневную лихорадку, отправившую его, словно на почтовых, прямиком к Радаманту.[169]

[9] Теперь эти помешанные должным образом препоручены богу Сентину,[170] покровителю бесчувственных, и над их палатой в Больнице поднята его эмблема, так как от него ожидают они той помощи, которой мы усердно взыскуем следующей молитвой.

Молитва к богу Сентину

за помешанных оторопелых, безвольных и не имеющих духа

[1] От тебя, владыка чувств человеческих, жизнь и крепость наших членов, сила нашего духа, дарующий бесчувственным и безвольным надобную отвагу, с великой тревогой ждут эти бедные помешанные оторопелые и безвольные благовременной помощи, дабы та смелость, которую ты дал Тесею и Пирифою, чтобы вступить в безвыходный сумрак Дитова дома, и которую ты дал Ясону и Тифию,[171] чтобы бороздить бурные волны Колхидского моря, тем для похищения прекрасной Прозерпины, этим для похищения драгоценного золотого руна, — чтобы эта смелость обнаружилась в них по твоей милости и они чудесно воспряли, к твоей славе и чести, от своего страха, оцепенелости и малодушия. [2] Если же они обретут этот дар, как внушает им надежда, то намерены посвятить славному твоему божеству отменный пук крапивы, как признание того, что их чувства восстановлены благодаря твоим колким понуканьям и потерянный разум счастливо к ним вернулся. [3] Итак, склонись на их мольбы, если эта слава трогает твое сердце, как должно.

Рассуждение VIII

О помешанных простоватых, недалеких и легковерных

[1] Этих неотесанных невежд все обыкновенно зовут бычьими башками: по своей природе они неспособны ничего усвоить, да в придачу так неосторожны, что любой их убедит, что осел — это попугай: вот те, кого мы сейчас называем именем простоватых, недалеких и легковерных.

[2] Баттиста Эньяцио по этому поводу упоминает некоего Британниона,[172] от природы столь простоватого и недалекого, что учитель никак не мог вбить ему в голову даже малую крупицу алфавита. [3] Филонид