Читать книгу "Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов"

в глаза близорукому, и близорукий стал прозревать бездну… Это снова из далекá-далёка – теперешними словами.

На самом деле, на уроке ботаники, где, как раз, учительница, «Заслуженная учительница ABCDEF » проводила урок ботаники, посвящённый семейству фиалковых и, в частности, рассказывала о фиалке трёхцветной, Viola tricolor L, что равносильно братикам, топорникам, троецвету, полуцвету, Иван-да-Марьям, а главное и в основном – анютиным глазкам… здесь начинался ряд податливых легенд: о девушке Анюте, не дождавшейся своего суженного и превратившейся в кустик анютиных глазок у себя на могилке, и о той Анюте, с добрым сердцем, которая верила каждому слову и находила всякому проступку оправдание, и повстречала коварного обольстителя, а тот клятвенными заверениями разбудил её желания… от чего и она, в конце концов, обратилась тем же цветком, лепестки которого излучали: белый цвет – надежду, жёлтый – удивление, а фиолетовый лепесток излучал печаль; дальше ученик Петя Крип представлял себя французом в Париже и поляком в Варшаве, и на Елисейских полях, которые, как ему казалось, были полями и были засеяны до горизонта анютиными глазками, дарил девочке с фиолетовыми глазами, в белом платье и с жёлтым бантом, почти неотделимым от жёлтых её волос, фиолетовый букетик памяти при разлуке.

Ещё, заслуженная учительница рассказывала, что в средневековых городах на каждом углу старухи-колдуньи продавали выжатый из анютиных глазок сок, и Петя представлял, как он сам покупает этот любовный эликсир, чтоб потом брызгать им в глаза барышень и вызывать у них тем чувство любви. А потом, вдруг, он оказался в саду ботаника, мыслителя и поэта, среди клумб с подглядывающими за купающейся Афродитой анютиными глазками, особым сортом, чёрными, который выведут потом и назовут в честь бессмертного произведения – «Доктор Фауст», и мыслитель читал ему новый стих, посвящённый одной из своих возлюбленных… может, Анне-Катерине, которая была Анхен и Аннета, а может Анне Шёнеман или другой какой-нибудь своей красавице Анне:

Ах! – вздумал цветик наш мечтать, -

Когда бы мне всех краше стать…21

или

Ах, смотрите, ах, спасите –

Вкруг плутовки сам не свой,

На чудесной тонкой нити

Я пляшу, едва живой.22

Неизвестно какие бы ещё мифы и легенды, и стихи не нарассказывала учительница про фиалку трёхцветную Viola tricolor L, но в дверь постучали.

Пётр Анисимович оторвался от рукописи.

В кабинет вошла девочка. В сопровождении Веры. Позвонил телефон. Напомнил: «Вначале появилось прелюбодеяние, затем убийца, и он был порождён от прелюбодеяния…»

– Ученица, новая, наша, – неуверенно, будто понимая, что не туда попала и извиняющимися глазами оглядывая сидящих, представила девочку с анютиными глазками директриса школы и добавила: – Аня…

– …класс затих, и только капитан в милицейской форме поцокал языком, радуясь новому свидетелю.

Ученик второго класса Пётр Анисимович Крип сопротивлялся три дня, но уже на второй день пропала нежность к напитанной сладкой, дымной от печки дурью Неле-Нелли – обречённой королеве выпускного бала. Гладя (не глядя, а гладя) теперь её и целуя вытянутыми губами, всасывая вытянутыми губами уже на исходе, на самом донышке чашки оставшееся, уже горьковатое, а бывшее таким сладким, таким желанным, ещё недавно бывшее, бывшее таким желанным наслаждение, Пётр Анисимович вспоминал урок ботаники.

На третий день новая ученица победила его; взглядом! из круга окруживших её школяров с оплавленными гормонами мозгами, готовых стать на голову, на уши, на что угодно перед ней. Будто прыснула она ему в глаза любовным соком, выжатым из её анютиных глаз.

Срочно захотелось Петру Анисимовичу быть первым в стаде и тоже пройтись на ушах и на голове, и померяться силой и умом, и своей приручённой галкой (птица такая), и этикетками от спичечных коробков…

…а сейчас, разогнавшись по «модному паркету» на двух разных коньках (ласточке и дутыше, потому что одинаковых не досталось, они достались Витьке «Китайцу», потому что он их отыскал первый), на двух разных коньках, принайтованных (лучшего слова не подобрать) к валенкам верёвками, как седло к корове, мчался он, лучше сказать, мчал его дух мельканий и неожиданных открытий…

…вот-вот! первым в стаде! Да, теперь его уже не устраивала тайная, скрытая от всех, в полутёмной комнате, около воркующей золотоволосой печки, любовь. Стадо! теперь стадо должно знать – кто! первый, выбранный, избранный из всех…

…тем временем, за поворотом зачленился мостик. Зачленился, потому что состоял из многих членов: поручней, досчáтой кладки, брёвен, быков держащих конструкцию, всяких поперечин, продолин… а за ним, за мостиком?.. Жёлтое, белое и фиолетовое, удивления, надежды и печали, драки, дуэли и коварство, подкуп, убийство и прелюбодеяние… Опа! снова всё не так!

– Всё так! всё правильно, – было написано дальше, – продолжайте, – было написано ещё дальше, – поощрил поощряющим голосом младший, младший лейтенант Бомов. – И пусть, пусть, как сказал Ваш любимый автор: «херувим в темнеющем окладе…» – и Бомов с Бимовым, вместе, намекающее, улыбнулись оторвавшему глаза от рукописи главному редактору Петру Анисимовичу Крипу, и даже, как ему показалось, снова, вдвоём, вместе, одновременно подмигнули, – было написано ещё дальше.

В белой шубке, – продолжал читать редактор, – отороченной белым мехом, в белой шапочке с белым бомбоном (читай помпоном), в белых чулочках и на коньках с белыми ботиночками, и так неуверенно, распластав крылышки в беленьких перчаточках (именно перчаточках, не варежках), и путаясь в длинном, закрученном вокруг шеи, жёлтом с фиолетовыми полосками шарфике…

Вот он – случай! которого если ждёшь, всегда придёт. Взчертить послушный, подыгрывающий, прирученый, податливый лёд головокружительным пируэтом, взметнуть из-под конька хрустальную пыль – это не на ушах стоять! проехаться взад и вперёд, и поддержать подоспевшей, кстати, рукой и поучить…

А как же, Пётр Анисимович? валенки и два разных конька притороченных как седло к корове?.. «коньки с белыми ботиночками»… бедный родственничек… Вот и мостик многочлениситый!.. с подвешенными на него на ниточках, верёвочках, нанизанными на него синдромами сомнений, запретов, депрессиями, делириями, ипохондриями и акцентуацией характера.

Классический пример фрустрации23, Пётр Анисимович. А следом и регрессии, и агрессии. Облом!

И побежал Пётр Анисимович назад, в обратном направлении, мимо скорой помощи, мимо русалочьей тени, мимо Бимов, Бомов, вахтёра, который ему не помощник, мимо белого, жёлтого и фиолетового, мимо узористого, упругого и шероховатого, мимо, мимо, мимо…

Бедный Пётр Анисимович, – читал дальше Пётр Анисимович, – жизнь так трясла его, так гнула и так заставляла… О-о-о! Какие только позы он не принимал, чтоб жизнь оглаживала его и омывала тёплым, а не окатывала ледяным, как из ведра, ужасом. Бедный Пиноккио.

Вера… Вера привела в кабинет («Ученица, новая, наша… Аня…»)… в сопровождении Веры.

Когда