Читать книгу "Кладоискатель и золото шаманов - Юрий Гаврюченков"

– Опора, – повторил я. – Вы сами-то в это верите, Кирилл Владимирович?

В ответ на сочувственный тон Ласточкин пристально посмотрел мне в глаза. Казалось, он смотрит в самую душу. Я понял, что это момент откровения. На лице мента проступила усталость и покорность судьбе.

– С ними лучше дружить, – негромко повторил он. – Нам всем лучше. До свидания, Илья Игоревич.

Ласточкин резко отвернулся и быстро зашагал к машине.

– Прощайте, Кирилл Владимирович, – сказал я ему в спину. К новым свиданиям с ним сердце у меня не лежало.

Подвывая мотором, «Волга» скользнула мимо меня. Сдавать задом и маневрировать сидевший за рулем Алеша то ли не умел, то ли почему-то не пожелал. А может быть, хотели кому-то меня показать: я успел заметить еще одного человека, поместившегося на заднем сиденье, рядом с Ласточкиным. Наклонив голову, Кирилл Владимирович ему что-то говорил. Проводив тачку взглядом, я запомнил номер: Е676ТТ. Такой не забудешь. Тэ тэ, как много в этом звуке для сердца моего слилось!

В прихожей я поставил под вешалку криминальное ведро и направился в комнату, стаскивая по дороге влажный спортивный костюм. Удивительно, но после разговора с ментом самочувствие значительно улучшилось. Нервная встряска – замечательное средство от похмелья!

– Доброе утро, милый, – промурлыкала Маринка, высовывая нос из-под одеяла.

Я поцеловал ее и полез в шкаф, чтобы достать дежурные джинсы. Маринка не дулась после вчерашнего. Камень упал с души. Пока я облачался в чудо турецкой легкой промышленности табачного цвета, супруга успела рассмотреть меня и, вероятно, удивиться моему необычайно бодрому виду. Она ничего не знала о волшебной методике доктора Ласточкина. Лечение патриотами, несомненно, пошло мне на пользу.

– Что так смотришь? – спросил я, застегивая пуговицу.

– Нет, ничего, – с легким недоумением отозвалась жена. – Помню, какой ты вчера ввалился.

– Был хорош, – туманно заметил я.

– Тебе напиваться нельзя, – сказала Марина.

– Ладно, проехали, – отмахнулся я. – Вставай лучше, завтрак готовь.

Маринка вздохнула, однако поднялась и пошла на кухню. Я же сел за письменный стол, положил перед собой лист бумаги и ручку. В голове вертелось множество планов на сегодняшний день, которые в сложившейся ситуации требовалось осуществить с максимальной оперативностью. Во-первых, ликвидировать содержимое ведра. Целесообразнее раскидать по помойкам вдали от дома. Сделать это можно по дороге на авторынок. Во-вторых, избавиться от оружия и по возможности приобрести новое. В-третьих, заняться проработкой гольдберговского проекта в свете разговора с Ласточкиным.

Последний пункт меня малость озадачивал. Разумеется, в нашей стране все коммерсанты вынуждены иметь «крышу», даже те, кто ведет дела легально. Мне до поры до времени удавалось избегать бандюгов, но, похоже, халява кончилась. Сегодня состоялась пробивка – приехали, поняли, что надо мной никого нет, и назвали свои условия. Ласточкин, гад, разумеется, выяснил заранее всю подноготную. Не исключено, что информацию обо мне слил кто-то из моих же клиентов-коллекционеров, друзей-товарищей, бывших у Ласточкина на крючке. Что же за «Трискелион» такой? Спортивно-патриотический клуб… Словосочетание «спортивный клуб» ассоциировалось с уставленным тренажерами залом и потными качками, громыхающими железом. Нечто подобное там наверняка присутствует, иначе откуда бы взяться этим Витям-Алешам, бычкам-качкам. Это понятно. Но вот термин «патриотический»…

Я задумчиво потер переносицу. Для меня патриотическое воспитание тесно связывалось с Великой Отечественной войной и стрельбой из малокалиберной винтовки на уроках НВП. В школе я долгое время был председателем военно-патриотического сектора и даже имел ключ от комнаты Боевой славы, где на усыпанных песком стеллажах экспонировались пустые ржавые летучки, пулеметные ленты, диски, стволы и каски, большей частью откопанные мною на Невском пятаке и Синявинских высотах. В комнате наш сектор проводил экскурсии по всяким милитаристским праздникам, а то и вовсе в будние дни вместо урока истории. Такой был в мои годы патриотизм. А что означает это слово теперь? Да и какой именно патриотизм: приверженность идеалам коммунизма, монархизма, империализма? «Трискелион»… Вот названьице. В нем проглядывают идеалы Третьего рейха. Я почему-то привык, что скинхеды – это подростки, которые от безделья ошиваются по футбольным матчам и при удобном случае не прочь разбить морду лица кавказской национальности. Так оно и было когда-то, а теперь ребятки подросли. Взрослые почти люди. Общественное движение создали. Они там что-то о России говорили, но индуистский значок можно при большом желании увязать и с языческими культами Древней Руси, да и православный крест может запросто изогнуться свастикой, в данном случае – трискелионом. Так что, вперед, в прошлое, качая железо?

Как бы там ни было, патриотизм оставался тесно связан со стрельбой из винтовки, вернее, теперь уже из автомата. В применении к моей ничтожной и бренной телесной оболочке патриотическое движение несло плачевный исход. Общеизвестно, что политизированные фанатики хуже любых бандитов. Хотя бы потому, что великие идеи начисто отсушивают мозги, которых по молодости лет и так немного. Налетать же на пулю от разобиженного отказом отморозка крайне не хотелось. Наверное, на такой вывод и рассчитывал Ласточкин, приведя на встречу со мной активистов клуба.

Я посидел, уставившись на чистый лист, затем взял ручку и аккуратно вывел: «К. В. Ласточкин – пидор!» Нехитрый прием малость успокоил, по крайней мере исчезла злость. Правда, осталось раздражение. Уж его-то нельзя было сублимировать ничем, его можно было только изжить.

– Кто хотел есть? – позвала Маринка.

Я порвал записку, тщательно перемешал клочки, скомкал и направился на кухню. Кровавый отпечаток на стене словно магнитом притягивал взгляд. Я поковырял пятно ногтем. Въелось. Надо было моющиеся обои купить! Придется вырезать этот кусок и вклеить новый. Ничего не поделаешь, за глупости надо платить, причем платить своевременно, чтобы потом не пришлось расплачиваться.

Маринка ждала меня за столом. Я швырнул бумажки в мусорное ведро, вымыл руки и присоединился к жене. Завтракали молча.

– Ты сегодня дома или поедешь? – прозорливо спросила она, ставя в раковину тарелки.

– Уеду. Буду занят весь день.

Маринка пустила воду. Я заглянул в прихожую, достал из куртки пресс долларов и положил на кухонный стол.

– Вот, дорогая, совсем забыл, – мягко, словно извиняясь, сказал я.

– Весьма кстати, – оживилась супруга и чмокнула меня в щеку. Любовь у нас. Любовь к деньгам – «одна, но пламенная страсть». «Она как червь во мне жила, изгрызла душу и сожгла». По опыту я твердо знал, что задобрить Маринку могли только деньги. Желательно, зеленые и побольше. По этой причине несколько лет назад нищий археолог оказался не у дел. Впрочем, когда все имеет свою цену и ты ее знаешь, жить с людьми становится несравненно легче.