Читать книгу "Улыбка золотого бога - Екатерина Лесина"

Собственно говоря, зал не был залом, скорее уж больших размеров кабинетом, который разительно отличался от увиденного ранее строгостью и даже некоторой английской чопорностью обстановки. Дубовые панели, тяжелые гардины с витыми золотистыми шнурами, массивный стол, инкрустированный вставками красного и черного дерева, и в противовес ему нарочито легкие стулья с атласной обивкой. Софа. Диван. Морские пейзажи в резных рамах. Живые цветы в углах.

Пятеро бывших жен Громова и незнакомка.

Дуся. Я сразу понял, что это именно она, и сразу разочаровался, потому что полученное описание соответствовало увиденному. Не было в Дусе ни грамма роковой красоты, ни шарма, ни обаяния. Унылая серость. Массивная серость. Неопределенной длины волосы – вроде бы и не короткие, но и длинными не назовешь: еще немного, и коснутся по-мужски широких плеч, обтянутых розовым свитерком. Забавно, но даже этот вызывающе яркий цвет лишь придавал Дусиному облику унылости. Как и черные брюки классического кроя, плотно облегавшие живот и бедра, и очочки на веревочке, болтающиеся где-то на уровне груди, и тапки с загнутыми вверх носами.

– Здравствуйте, – сказала она и моргнула. И я моргнул, потому что в этот момент Дуся вдруг стала яркой. Всего на долю секунды, на миг, который с легкостью можно было бы вычеркнуть из памяти. Показалась – и не было оттенка рыжины в густом каштановом глянце волос. Показалось – и глаза у нее серые, а не серо-голубые. Показалось – и полнота фигуры совсем не уютная, не домашняя. Показалось.

– Чего показалось? – переспросила Ника, отлепляясь от меня. Оказывается, я говорил вслух. Жаль. Не люблю доверять людям случайные мысли.

– Это наша Дуся! Дуся, а это – Яша.

– Яков Павлович, если позволите, – стало до отвращения неприятно, потому что теперь Дуся будет думать, что я – мальчик на побегушках для девочки-алкоголички. Хотелось бы остаться Яковом Павловичем.

– Дуся, – просто ответила Дуся. И руку протянула, а я пожал. И все-таки глаза у нее серо-голубые, ясные, а ручка крохотная, влажноватая и теплая.

Да, что-то не то со мной творится, определенно не то.

– Дуся, ты мне все же ответь, – Алла Сергеевна продолжила разговор, прерванный моим появлением. – Зачем ты его сюда притащила? Тут же охраны нет! Понимаете, Яков Павлович, эта статуя безумно дорогая, ей только в банке и храниться…

– Теперь нас ограбят, – печально вздохнула Лизхен.

– И убьют, – добавила Ника, икнув.

Ильве

Ограбят, убьют – да кому вы нужны, идиотки! А Дуся в своем репертуаре, корова бескорыстная. Плевать, что Пта миллионы стоит, плевать, что в доме охрана от дураков, нет, душевная близость ей дороже всех опасностей. Смех, да и только, какая душевная близость с куском золота? Ну, пускай с очень дорогим куском золота, но эта корова не о деньгах думает!

А сыщик наш запал… молодец, Алла, отыскала единственного в городе придурка, который запал на Дусю. Ишь как глазами мусолит, того и гляди на колени бухнется и руку с сердцем предлагать начнет. Не было печали, а ведь хорош был план, хорош. Свалили бы все на Дусю, доказательства сбацали б, и пожалуйста, все в шоколаде. Убийцам наследство не положено, а значит, завещание можно опротестовать. А если опротестовывать, то право наследования имеем только я и Лизка… ну, с Лизкой бы я поделилась, не жадная, а остальные утерлись бы.

Нет, все же интересно, что он в ней разглядел? Или разглядывает? Улыбается – придурок придурком, а поначалу вроде ничего показался, толковым. На бухгалтера похож: лысинка, костюмчик, рожа печальная, уши врастопыр. Хороша парочка…

Надо будет к дяде приглядеться. Заняться им вплотную. Ради Ромочки.

– Это потому, что курган раскопали! – громкий шепот заглушал и потрескивание огня, и ночные шорохи, и даже далекие грозовые раскаты, доносившиеся то с одной, то с другой стороны. А небо чистое, ни облачка, ни тучки, звезды крупные, луна красная глазом больным уставилась. И страшно, и тоскливо оттого, что образованный интеллигентный человек по сути своей дик и беспомощен.

Не слушать тех, кто шепчется, – уйдут. Вчера трое, сегодня еще двое, а к утру и вовсе никого не останется. Надо бы выйти, поговорить, объяснить, что не существует прямой связи между болезнью и разрытым курганом, что начавшаяся эпидемия вполне закономерна в силу полного несоблюдения правил гигиены, что привезти ее мог тот же красноармеец-почтальон или вообще кто угодно…

Так думалось Ивану Алексеевичу, но мысли эти, логичные и правильные, не успокаивали. Наоборот, только хуже становилось, будто он нарочно пытался нечто выдумать, заглушить первобытный страх.

Он вернулся в палатку, ко все еще недописанному письму, вяло в десятый раз перечел строки, каждую из которых знал наизусть, и понял, что не сможет сегодня остаться в одиночестве.

Сонечка больше не приходила, да и не нужна она. Не по ней тосковал Иван Алексеевич, но по людям с их суетливостью, глупостью, суеверностью. К костру вернуться? Нет, те, что собрались у огня, не примут его в свою стаю, он отличен образованием и манерами, а что еще хуже – в их миропонимании, виновен в происходящем. Остается Сергей и… и Соня.

Господи, когда и как он, взрослый человек, умудрился поддаться соблазну? И как теперь смотреть им в глаза? Днем проще, а вот ночью, странно-предгрозовой, с громом, но без молний, при свете керосиновой лампы, при близком ландышевом ее запахе, все видится иначе. Все и будет иначе.

Но альтернатива – одиночество.

Иван Алексеевич мучился недолго, а шел еще быстрее, палатки-то рядом.

– Вечер добрый.

– Добрый, – не слишком радостно отозвался Сергей. Сегодня он особенно бледен, не заболел ли? Или это от морфия? Сколько Сонечка травила мужа? Неделю? Две? Он должен был бы привыкнуть и теперь страдать, не получив вовремя дозу, не понимая, отчего ему так плохо.

– Озноб? Головная боль? Головокружение? Мышечный тремор? – Иван Алексеевич давил словами угрызения совести и снова и снова клял себя за бездумность. Нет, Сергей не был другом или человеком близким, но от этого совершенная в отношении его подлость не становилась менее отвратительной.

– Я не болен.

– Он не болен, – повторила Сонечка, проводя рукой по лбу супруга. Она тоже выглядела бледной, с лихорадочным румянцем на щеках и россыпью пота на лбу.

– А вы?

– Я? – Руки метнулись к губам. – Я… я, Иван Алексеевич, тоже совершенно здорова.

– Зачем вы пришли? – Сергей оторвался от записей, отложил перо, потер пальцами виски, все-таки головная боль его мучила. – Что вам здесь надо?

– Скука, – соврал Иван Алексеевич.

– Значит, в этом дело? В скуке?

– Сереженька, успокойся, тебе нельзя нервничать!