Читать книгу "Пациент - Джаспер ДеВитт"

– Угу, – отозвался я. – Видел.

Она с любопытством склонила голову.

– И это тебя не убедило? Ты не боишься, что кончишь таким же манером?

– Нет, – твердо сказал я. – Если что, то после того, что с ней случилось, это стало для меня по-настоящему личным делом.

– Вижу, – заметила доктор Г. – Ну что ж, тогда следующий вопрос. Итак, с Джо ты не говорил. А ты видел его историю болезни?

– Нет, – столь же решительно отозвался я, но все же что-то в моем поведении явно выдало ложь – судя по тому, как она на меня посмотрела.

– У меня есть более важные дела, чем слушать вранье молодых начинающих медиков! Попробуй на сей раз сказать правду, иначе наше совещание закончено.

Нервно сглотнув слюну, я выдавил:

– Ладно. Да, видел.

– Так-то лучше. Так что, если ты читал историю болезни и все еще хочешь поработать с ним, у тебя в голове уже должен иметься какой-то диагноз. Не затруднишься ли ознакомить меня с тем, что все мы, остальные, целых тридцать лет искали, да так и не нашли?

Это была ловушка.

– Не думаю, что вы что-то упустили, – осторожно проговорил я. – Но в истории говорится, что в последний раз он получал хоть какое-то лечение лишь в конце семидесятых. ДСР с тех пор не пересматривали, как вам наверняка известно.

– Хватит обращаться со мной как с несмышленышем, давай переходи к делу.

Упс!

– По-моему, ваш самый первый диагноз был верным, и мы можем иметь дело всего лишь с какой-то очень и очень сложной формой социопатии. Куда более сложной, чем была известна тогда, в семидесятых. Явно присутствует также садистическое расстройство личности, плюс у него может быть еще и какого-то рода физиологическая особенность вроде прогерии[20], из-за которой он казался в детстве более взрослым. Самое странное – это его способность вызывать бредовые видения у окружающих; это явление крайне редкое, но тоже вполне возможное. Между прочим, вам наверняка хотелось бы протестировать его на предмет какого-либо расстройства, позволяющего ему зеркально воспроизводить человеческие эмо…

Она подняла руку, останавливая меня.

– Ответ неверный. Я не виню тебя в том, что хочешь попробовать, но ты все равно ошибаешься. А если честно, ты все равно не смог бы найти правильный ответ. Ты не видел историю болезни.

Я вопросительно поднял брови.

– Разве вы сами буквально только что не пытались меня убедить, что видел?

– То, что ты видел, – это не полная версия. Я не такая дура. Я в курсе, что раз в несколько лет кто-то пытается всеми правдами и неправдами посмотреть, что там отражено. Так что вместо того, чтобы просто изъять историю из архива, я оставила там неполный комплект документов, зная, что и этого будет достаточно, чтобы отпугнуть любого, кто заполучит его просто из любопытства. Ты увидел там только то, что хотела я. И не больше.

Я глупо заморгал.

– И намного там больше?

– Остальные документы носят несколько более прикладной и узкоспециальный характер, чем те, с которыми ты ознакомился. А потом, естественно, там есть еще две аудиокассеты. Благодаря которым, раз уж об этом зашла речь, я и поняла, что ты мне врешь. Поскольку всякий раз, когда кто-нибудь запрашивает эти каталожные номера, служащие архива никогда не забывают поставить меня в известность. Они не в курсе, зачем это делается, но я не сомневаюсь, что ты и сам уже догадался.

– Единственный способ узнать эти номера – посмотреть историю болезни, – уныло произнес я.

Доктор Г. кивнула.

– А значит, я уже знала, прежде чем вошла сюда, что ты успел сунуть туда свой нос.

Откинувшись в кресле доктора П., она нацелилась на меня довольным немигающим взглядом. Интересно, подумал я, уж не то же ли самое чувствует мышь, когда на нее уставится кот.

– Итак, – энергично продолжала она, – раз уж мы пришли к соглашению, что из сидящих в этой комнате именно у меня имеется доступ к более весомой доле информации, и отбросив предположения, что все мы тут были слишком тупы, чтобы что-то проглядеть просто потому, что это еще не было отражено в ДСР, – а также без учета того, что у него коктейль всяких редких расстройств, которые за тридцать лет никто так и не сумел исключить… С какой это стати я должна допустить тебя к пациенту, которого надежно изолировала от остального медицинского персонала? И прошу: на сей раз, пожалуйста, согласись с тем, что мои резоны вполне обоснованны.

– Я… – Мне пришлось сделать паузу, чтобы собраться с мыслями. – Я полагаю, бесполезно просто спрашивать, в чем эти резоны на самом деле?

– Нет, я даже рада, что ты спросил, – сказала она и, к моему полному удивлению, вдруг улыбнулась. – Давай допустим на секундочку, что это действительно бесполезно, но я ставлю тебе в заслугу, что на сей раз ты задаешь вопрос, а не пытаешься с кондачка выдать ответ. Очко в твою пользу. Однако мне хотелось бы, чтобы ты сам попробовал угадать его, и если окажешься достаточно проницательным, то, может, я тебе и отвечу.

Я немного поразмыслил.

– Ну, есть пара вещей касательно того, как с ним обращаются, которые мне пока не особо понятны. Позволю себе предположить, что делается это все-таки намеренно, так что давайте попробую начать с них – вдруг все-таки приду к каким-то выводам.

Доктор Г. ничего не ответила, но при этом и не прекращала улыбаться. Либо я на правильном пути, либо настолько феерически ошибаюсь, что это ее смешит.

– Давайте начнем с того факта, который вы мне только что сами сообщили: любой при желании может поговорить с ним, но никто на самом деле этого не делает, – начал я. – И все же, когда я сказал доктору П., что хочу попробовать с Джо психотерапию, он чуть на стенку не полез. Чисто теоретически психотерапия – это не что иное, как разговор с кем-либо, но если кому-то разрешается беседовать с ним, тогда это может означать, что, по-вашему, ему требуется что-то иное, помимо психотерапевтических бесед и лекарств, – или, по крайней мере, в качестве дополнения. Что-то, что требует привлечения каких-либо иных больничных ресурсов, помимо рабочего времени врача и расходов на аптеку.

– Ты на неверном пути, – произнесла она, слегка покачав головой.

Едва переборов стремление скривиться, я начал по новой.

– Ладно, тогда, наверное, вам не нужно нечто большее, чем просто психотерапевтические беседы и медикаменты, чтобы вылечить его, – сказал я, говоря на сей раз медленней, словно пытаясь разгадать головоломку. – Но как бы там ни было, вы все равно столь рьяно пытаетесь отвратить людей от бесед с ним, что я готов поклясться: за таким чепуховым делом может крыться нечто опасное. Однако, даже если в небольших дозах он и безопасен, короткие беседы время от времени – это никакая не психотерапия. Я могу зайти к пациенту с кататонией[21] и заговорить с ним, но это не сделает его моим пациентом. Я не могу нести за него ответственность только потому, что пытался завести с ним беседу. Но если я официально принимаю его в качестве пациента, то тогда уже несу куда бо́льшую ответственность – как за его лечение, так и за то, если что-то пойдет не так. Его родственники могут подать на нас в суд, если мы действительно сделаем что-то не то. С другой же стороны…