Читать книгу "Спящие - Карен Томпсон Уокер"

Мэй появляется лишь к обеду следующего дня и только тогда узнает: заболели еще двое.

10

Веки подрагивают. Дыхание неровное. Мышцы вялые. С каждым новым пациентом Кэтрин убеждается – всем им снятся сны.

Случаи совершенно нехарактерные. Именно любопытство заставляет Кэтрин всякий раз возвращаться.

Во время третьего визита в Санта-Лору врач-сомнолог подтверждает: сканирование головного мозга показало, что пациенты действительно видят сны.

Сновидения никогда не интересовали Кэтрин. Психиатрия давно ушла в другое русло. Большинство коллег считают сны откровенной бессмыслицей, хламом, наобум сгенерированными электрическими импульсами мозга. В лучшем случае сны как религия – стихия, неподвластная науке.

Но тем же вечером, собираясь в долгий обратный путь, Кэтрин одолевает один и тот же вопрос: о чем грезят эти дети?

Может, о тех, кого уже нет на свете, о родных, упокоившихся в могиле. Или о вторых половинках, реальных и вымышленных, о девочке в баре, о старом приятеле. А может, им, как иногда Кэтрин, снится рутина: захламленные столы, мониторы, гул стиральной машины, звяканье тарелок, шум газонокосилки. Или они летают во сне. Или убивают. Кому-то снится беременность и всепоглощающая радость. Кому-то – беременность и всепоглощающее отчаяние. Как знать, вдруг единицам повезет сквозь дрему отыскать ответы на терзающие их вопросы – как это произошло в девятнадцатом веке с немецким химиком[2], который утверждал, что формула бензола явилась ему во сне.

Если подросткам снится падение с большой высоты, они не проснутся до того, как ударятся о землю, но только ощутят удар и продолжат спать.

Разумеется, истинное содержание снов скрыто от посторонних глаз, но у отдельных пациентов сопутствующие мозговые волны улавливаются электродами и выводятся на экран, точно призраки из загробного мира. Ни Кэтрин, ни сомнологи прежде не видели ничего подобного. Мозг пациентов не имеет ничего общего с мозгом обычного спящего человека или коматозника. Мозговая активность во много раз превышает норму.

Когда Кэтрин подъезжает к дому, новость уже просочилась в СМИ и льется из динамиков машины: у пациентов Санта-Лоры наблюдается аномальная мозговая деятельность, несвойственная ни бодрствующим, ни спящим.

11

Тем же вечером в десяти кварталах от колледжа на кухне серого особняка мать поет младенцу колыбельную. Отец готовит ужин. Естественно, они слышали новость. Кто не слышал? Но на десятый день еще ничто не омрачает удовольствия от аромата жареного лука и тепла детской головки, прижатой к плечу, ничто не мешает супругу откупоривать бутылку вина со словами: «Смотри, с каждым разом все легче».

Младенцу семнадцать дней отроду.

Бен и Энни, приглашенные профессора, приехали в Санта-Лору недавно, сосновые полы заставлены коробками, книги поленницей сложены в столовой, разобранные стеллажи ждут, пока их соберут, обернутые в коричневую бумагу репродукции аккуратно прислонены к стене. Среди нагромождения вещей белеет новенький футбольный мяч, купленный спонтанно, заодно с грилем, – подумать только, собственный двор! Детская. Огромный дом в их полном распоряжении. Супруги вне себя от счастья. Они молоды, но не слишком, пребывать в статусе молодых им осталось буквально пару лет.

Энни сидит за столом в майке и шортах – своей неизменной пижаме, под хлопком видны очертания голой груди, такой непривычно большой, с расширившимися, потемневшими сосками.

Грейс сладко сопит у нее на руках, скрестив ножки с розовыми пяточками.

– Разморозишь еще бутылочку? – просит Энни.

Молока у нее до сих пор нет. Был период, когда малышка таяла день ото дня, еще немного – и совсем растворится в воздухе. Так, по крайней мере, думали родители, думали и ждали, затаившись, как звери, когда их детеныш поправится. «Какая худышка!» – обронила медсестра в первую неделю, и Энни разрыдалась прямо в больнице – то ли от гормонов, то ли от переутомления, а может, от банальной любви.

К счастью, все наладилось. Малютка стала прибавлять в весе – спасибо мамочкам, жертвовавшим излишки грудного молока в больницу. Бен раньше не представлял, как можно кормить ребенка чужим молоком, но сейчас это их единственное спасение. Главный залог благополучия крохи.

Пока у Энни заживает шов, Бен научился купать дочку, менять памперсы. Он привык к бесконечной стирке, мытью посуды, звону бутылочек в раковине, круглосуточной суматохе и отсутствию секса, привык валиться в постель, не приняв душ. Семнадцать дней они спят тревожно, урывками, а просыпаются еще более разбитыми, чем накануне, – словно пытаешься утолить жажду морской водой. На счету каждый час, дорога каждая секунда. Именно этого Бен опасался перед рождением дочери. Однако он даже не подозревал, не мог вообразить, какое наслаждение получаешь от этой кутерьмы.

Впрочем, сегодня у супругов наметилась короткая нежданная передышка, и они с радостью осознали, что времени вполне хватает, чтобы приготовить салат, пожарить рыбу.

«Вот моя семья, жена, дочка Грейс», – размышляет Бен, промывая под струей листья салата. Произносить ее имя – уже счастье. Некоторые факты в их простоте, умиротворенности так приятно констатировать.

Нельзя сказать, что супругам безразлично происходящее в колледже. Безусловно, им жаль ребят – таких молодых, но абсолютно посторонних. Трагедию чужих людей не принимаешь близко к сердцу. Иногда глаза закрывают, чтобы выжить.

Энни вдруг поворачивается к задней двери, говорит что-то, но слова тонут в шуме воды.

– Повтори. – Бен заворачивает кран.

– Слышишь? – Энни поднимается со стула, дочка начинается возиться, выгибает спину, как рыба, крохотное личико покраснело от натуги. – Птицы совсем обезумели.

Со двора доносятся пронзительные крики ласточек, живущих под кондиционером на подоконнике. Ласточкино гнездо стало их первой находкой, оно умиляет больше гусят, слетающихся в темноте к озеру, – в гнезде доказательство плодотворной силы здешних мест, где даже кондиционер дарует жизнь.

Энни взяли на временную должность, два года в физической лаборатории, Бен преподает литературу лишь на полставки. Однако в их скромном положении есть свое очарование, приятная невзрачность, как в покосившихся половицах старого дома.

– Наверное, ястреб. – Придерживая Грейс одной рукой, Энни толкает дверь, затянутую москитной сеткой. Движения медленные, тело болит после кесарева. – Думаю, вот почему они переполошились. Из-за ястреба.

Босая, она выходит во двор, щурясь сквозь стекла очков. Взгляд устремлен на бледно-голубое предзакатное небо. За забором простирается лес, сосны облепили склон, а на вершине темнеет выжженная полоса, голые ветви – свидетельство последнего пожара.

Во дворе две ласточки мечутся от гнезда к оливковому дереву. Желтый дом по соседству смотрится опустевшим.